И почти сразу над примолкшей площадью зазвучала его любимая песня:

В этой песне, как уже, говорилось, речь идет о голубке. Даже я, маленький головастик, знал, что эта голубка улетела далеко-далеко и никогда больше не вернется.

Золотистый виски плещется в стаканах, вернисаж в самом разгаре. С террасы дома на Треххолмии гостям хорошо видна панорама города с его темно-зелеными холмами, подобно островам, возникающим в призрачном тумане. Прямо под нами — Большая мечеть. А вдали уже натянуло на себя покрывало синеватой предвечерней дымки фракийское поле, по которому тянется извилистой темной дорожкой Марица.

К нам подходит хозяин — странный тип в очках. Под мышкой, как бы глупо это ни выглядело, он держит важного белого петуха. Живого. Так кинозвезды носят своих любимых собачек.

— Позвольте представить, — говорит Аракси. — Профессор Альберт Коэн, византолог. Родился в Пловдиве, но сбежал в Израиль, чтобы мы по нему тосковали. А это — выдающийся покровитель искусств, известный главным образом под именем Начо-Культура. Редчайший пловдивский музейный экспонат. Раньше был неофициальным мэром Старого города, а сейчас, во времена демократического неолита — владелец частной художественной галереи.

— И петуха, — с гордостью дополняет очкарик.

— Наслышан о вас и вашем петухе, — киваю я ему.

— Это ничего, — Начо нежно гладит красный гребешок петуха. — Мы мужественно переносим славу.

— Он живой?

— Не прикасайтесь к нему, может клюнуть! — предупреждает хозяин и целует Аракси в щеку. — Кстати, она тоже клюется, так что берегитесь. Предупреждаю потому, что люблю евреев. У вас выпивка есть?

Успокоившись, что с евреями и выпивкой все в порядке, он исчезает со своим петухом, как привидение.

Мы расположились на дощатой веранде, а внизу — на зеленой лужайке посреди двора, вокруг старинного мраморного колодца и у массивной побеленной ограды, на которой развешаны полотна художников, маленькими группками стоят люди — каждый с бокалом в руке. Аракси пытается описать большую дугу и расплескивает содержимое стакана.

— За неимением лучшего их можно назвать интеллектуальной элитой города, его звездами — восходящими и такими, закат которых уже довольно близок.

— Хорошо, только не разливай виски.

— Я, кажется, напилась!

— Ты слишком торопишься…

— Это алкоголю невтерпеж.

— Муж знает, что ты со мной?

— Конечно, я никогда не обманываю. А что, это так важно?

— Для меня — нет, но это может иметь значение для тебя.

Она пренебрежительно машет рукой и снова делает глоток.

К нам подходит тот, вчерашний, бородатый художник — Павка, или как там его звали. Он уже порядком набрался.

— Вы, случайно, не Аракси Вартанян? Моя безответная любовь?

— Она самая, — говорит Аракси.

— Вы знаете, здесь кругом сплошные критики, — доверительно шепчет он и тычет в меня все еще синим пальцем. — А знаете, что надо делать, когда критики вас достают? То же, что при встрече с медведем — притвориться мертвым! Критик вас обнюхает, плюнет и отойдет в сторону, так и не попробовав!

Художник весело смеется своей шутке, берет со стола бутылку и наливает себе полный стакан виски. Затем спускается по деревянным ступеням, изо всех сил стараясь сохранять равновесие.

— Лучшее в только что сказанной хохме — это то, что критика, — она тычет в меня пальцем, как только что сделал художник, — любит прижимать! Хочу, чтобы ты меня прижал!

— И ты притворишься мертвой?

— Притворюсь счастливой.

Она оглядывается по сторонам и быстро целует меня в уголок губ.

Признаюсь, я этого никак не ожидал — все эти дни Аракси ни разу не позволяла себе таких вольностей.

— По-моему, ты действительно напилась.

— Я первая это сказала.

Мы смешиваемся с публикой во дворе, погружаемся в водоворот обычных разговоров об искусстве и курсе доллара, алкогольных напитках, картинах, сигаретах. Немного политики, немного сплетен, много незнакомых лиц …

В толпе мелькает адвокат Караламбов, но стоит нашим взглядам скреститься, как он поворачивается и быстро исчезает в подвале дома, где размещена часть галереи Начо, того самого, с петухом. Так-то лучше — во имя мира на земле и любви между людьми. Все равно домик я ему не отдам, это я твердо решил, а в интересах обеих сторон лучше избегать нежелательных встреч. Право, не стоит тратить шампанское на брюки.

Тут Аракси тянет меня за рукав.

— Не оборачивайся. За твоей спиной какой-то тип в черном не спускает с меня глаз. Ты его знаешь?

Откуда мне знать какого-то типа в черном? В конце концов, ведь не я же живу в этом городе!

Медленно оборачиваюсь. Пожилой мужчина строгого, почти аскетического вида, с коротким ежиком седых волос, в черном, наглухо застегнутом полувоенном френче не сводит с Аракси глаз. Подносит к губам бокал с белым вином, пригубливает, снова смотрит в нашу сторону. Встретившись со мной взглядом, еле заметно, не дрогнув ни единым мускулом на лице, кивает мне.

— Весь вечер ходит за нами. Неотвязный, как смерть.

Она снова наливает себе, подносит стакан к губам, однако я вежливо, но настойчиво отбираю его и ставлю на край садового мраморного стола. Аракси, словно капризный ребенок, который не признает запретов взрослых, сердито хватает его, бросает на меня яростный взгляд и осушает стакан.

Укоризненно качаю головой.

— Как говорил мой дед — наклюкаешься, как свинья!

— Это моя проблема, которая станет твоей только в том случае, если тебе придется нести меня на руках тихой осенней ночью… Но что этому типу от меня надо?!

Человек в черном пригубливает вино или, точнее, — лишь подносит бокал ко рту и снова смотрит в нашу сторону. Аракси теряет самообладание и несколько агрессивно начинает пробираться сквозь шумную группу местных гениев, преимущественно длинноволосых и бородатых. Кое-кто из них — с заплетенными косичками и серьгами в ушах, нет только колец в носу. Пытаюсь ее остановить, но она опередила меня и уже стоит перед тем, в черном френче.

— Чем обязана такому вниманию? — с ходу атакует она его.

Тот сдержанно и вежливо отвечает ей глухим голосом:

— Извините, мне не хотелось вам докучать. Меня зовут Панайотов, доктор Камен Панайотов. В прошлом военный прокурор.

Аракси удивленно смотрит на меня, потом переводит взгляд на человека в черном.

— Но какое вы имеете ко мне отношение?

— Может, вам случайно знакомо это имя: Мари Вартанян?

— В общих чертах — да. Но отнюдь не случайно. Это — моя мать.

Человек некоторое время всматривается в Аракси, прежде чем сказать:

— И вправду, изумительное сходство. Невероятное! Это была самая лучезарная женщина, которую только можно себе представить! Я ее обожал. Она — самая большая любовь всей моей жизни… Увы, платоническая и безнадежная. Недоступная, как далекая звезда. Потому что ваш отец был моим другом. Очень дорогим другом, мир его праху. Вы знаете, что он не лежит рядом с вашей мамой?

— Конечно.

— А вам известно, где он похоронен?

Аракси отрицательно качает головой.

— Потому что я знаю. Он умер у меня на руках. Вы были еще маленькой, когда уехали во Францию…

Он поворачивается ко мне и со старомодной учтивостью спрашивает:

— Вы разрешите ненадолго увести вашу даму?

Молча развожу руками: к вашим услугам, господин военный прокурор!