Спросила эвенкийка у Григория: заметил ли он место, где затопило лодку? Но тот уже не слышал голоса пожилой женщины. Глаза его смежились, и сон унес в другой мир, на другие тропы жизни, где причудливая фантазия перемешивалась с явью и былью.

Перебесился Сивер на юганской земле, отвел душу в каверзах, поизмывался вволю над таежной рекой, и вот оно – раннее утро тихой воды. Безголосо бурлит у берегов вскипающая круговерть оглубевших заводей. Солнце расстелило полуду блеска на речной глади: смотрятся крутояры, поросшие кедрачом и березняком, в водное зеркало. Низко летящие чайки любуются своей тенью, плывущей в отблеске воды. Млеют утки среди затопленных тальников, курлычут кулики, приютившись на кормежку в чащобниках, стонут-перестанывают синицы-зыбунки. И словно не бывало предутренней тишины над юганским водопольем. Всюду радость весне: все озарено солнцем, теплом и обновлением северной земли.

За мотолодкой, на куконе, в связке, идут два обласа; они всплясывают, отбивают дробь на быстрой встречной волне. Управляет лодкой с подвесным мотором Орлан. Теперь он главный молодой вождь племени Кедра. У носового люка лодки сидит эвенкийка и держит в зубах потухшую трубку. А позади Юганы на поперечнике-беседке сидят Григорий Тарханов с Ургеком, а за ними на такой же дощатой поперечине – Карыш и Таян.

Умер поселок Улангай еще четыре года назад. И стоят нынче сиротливо дома: позаросли усадьбы лебедой, крапивой да мелким тальником. У заброшенных изб не забиты тесинами окна, двери, а это уже плохой признак – хозяева покинули свои насиженные гнезда торопливо и навсегда. А ведь сколько тут было силушки, трудов людских положено; сколько тут болот гачено, поосушено да земель таежных раскорчевано и перепахано под хлеба. Ведь юганцы в думах и наяву видели Улангай городом.

Около десяти лет просуществовала Улангаевская нефтепоисковая разведка, и все эти годы нефтепоисковики чувствовали себя временными жителями поселка – временная база, временное жилье. Ведь вот тут, где-то недалеко от Улангая, всего лишь в пятидесяти километрах, была пробурена первая скважина, и именно она дала небольшой приток первого газа, нефтяной конденсат на вас-юганской земле. Но будто сама матушка таежная природа подшутила над Улангаем, его коренными жителями и нефтеразведчиками. Перспективные на нефть площади, вскрытые буровыми скважинами, не давали ничего, оказывались «холостыми» или же давали незначительные притоки нефти. Надежда улангаевских нефтепоисковиков то загоралась, то угасала от одной пробуренной скважины к другой. И последний удар Улангаевской нефтеразведке был нанесен геофизиками – они не нашли ни одной структуры, говорящей о наличии нефти. Нефтеразведка была расформирована. Разъехались люди в поисках новой работы, нового местожительства. Многие опытные буровики, геологи ушли на север Тюменской области – там тундра болотная лосями мерена, оленьими копытами пахана, а людьми мудрыми мало еще хожена.

Осталось в Улангае девять человек: Таня Волнорезова с четырьмя сыновьями, Югана с Андреем Шамановым, да еще Михаил Гаврилович Чарымов с женой. И все эти девять душ, молодые и пожилые, давно бы уехали из Улангая, да только куда и зачем ехать, коль на этой земле родины якорь, святые могилы их предков. Вот эта юганская тайга их всех вскормила, и эта река их ласкала, поила. Так легко ли коренному юганцу порвать пуповину, связывающую его с этим таежным миром.

Четыре года назад были закрыты в Улангае школа, магазин. А звероферму еще шесть лет назад прикрыли. Так что для людей в этом поселке не осталось никаких промыслов, заработков, кроме рыбалки да охоты.

Монотонно ревет подвесной лодочный мотор. Легко несется лодка по спокойной реке. Уже виден берег Улангая с молчаливыми, безлюдными домами, постройками. Югана хмурится. Заметила эвенкийка на берегу Таню Волнорезову, которая сердито грозила пальцем идущей к берегу мотолодке.

Встретила Таня Югану и сыновей у самой воды. Только нынче морок и обида на лице у Тани и в глазах затаилась печаль, как в дождливых тучах небесные слезы.

Когда Григорий Тарханов поднялся на береговой объярок и присел на лежащий там обрезок от кедрового сутунка, Таня, проводив его взглядом, обернулась лицом к Югане, укоризненно покачав головой, отругала сыновей да приказала им немедленно топить баню, носить воду, а потом отмываться от ила, грязи и дымокурной копоти таежных костров.

И все это Югана по-прежнему не дает спокойно жить Тане: то сманит парней в тайгу на охоту, то – на рыбалку или уведет их на поиск пчелиных дупел, диких бортей. А вон те два обласа, что на легкой волне у берега, и те, что разбиты бушующими волнами о плавежную сосну, ребята сами долбили теслами и делали развод бортов у долбленок около костров-парилок. И вот снова выкинула фокус Югана: несколько дней назад сманила мальчишек, как считала Таня, перед бурей в какую-то глухомань. Как можно жить беззаботно в такой обстановке.

– Югана, ты меня с ума сведешь, – сказала Таня, когда ее сыновья с Григорием Тархановым ушли с берега домой, – четыре дня не находила я себе места.

– Курица всегда кудахтает, когда цыпленок чуть в сторону отшатнется, запурхается. Даже медведица плачет, когда медвежонок упадет с коряги и лапу пришибет. Человек, птица, зверь – все любят своих детей. Любовь без глаз и ума делает детей трусливыми, злыми и завистливыми. Скоро Орлан, Карыш, Таян, Ургек – все уйдут на большую тропу жизни. В той большой жизни нет пестунов. Только умный и сильный человек будет всегда идти первым в великом кочевье.

Говорила все это Югана не первый раз, но Тане трудно свыкнуться с обычаями эвенкийской женщины, и она боится признаться себе в том, что ревнует сыновей к Югане, ей кажется, что ребята больше любят Югану, чем ее.

– У мальчишек есть свои имена. Зачем ты им понадавала на посмешище эти дурацкие клички: Орлан, Карыш, Ургек, Таян… – с обидой проговорила Таня.

– Пошто Таня стонет тоскливой перепелкой? Сыновья великого Орлана-Волнореза носят имена древних и могучих вождей племени Кедра: Орлан – всевидящий речной дух предков; Карыш – Летучая Стерлядь, человек-молния; Ургек – великий охотник, повелитель рек, озер и урманов; Таян – благословляющий дух огня, мудрый сказитель племени…

– Горе мне с тобой, Югана… Ведь у ребят переломный возраст, а они от материнских рук совсем отбились. И тебе заботы мало, – печально сказала Таня.

– Югана сделала все так, как просил великий Орлан-Волнорез, земной муж Тани, – сказала эвенкийка.

Ушла Таня с молчаливой обидой на Югану. Но Танины обиды незлопамятны, она через час или два как ни в чем не бывало снова будет приветливо разговаривать с Юганой, улыбаться, шутить.

Докурила Югана щепотку махорки в своей женской маломерной трубке. Неохота ей уходить с берега: нынче дома скучно и пусто – Андрей Шаманов уехал в сторону Большого Югана, в хантыйскую землю. А после он отправится в Кайтёс. В самом верховье Вас-Юга-на есть приток Игол-Тым, так вот на устье этой таежной реки, на высоком материковом берегу, раскинулось небольшое старинное селение Кайтёс. Там необходимо побывать Андрею Шаманову по каким-то личным делам.

– А ты все еще, Югана, сидишь и тоскуешь в одиночестве? – сказал Григорий Тарханов, подходя к эвенкийке и садясь рядом с ней на бревно.

– Хо, Тархан совсем молодым сделался, и одежда на нем красивая. – Югана внимательно посмотрела на Григория, который был чисто побрит и одет по-дорожному – в штормовку защитного цвета, а на ногах болотные сапоги с отвернутыми голенищами.

– Да вот наш молодой вождь Орлан нарядил меня, из мертвых воскресшего, как жениха… А то пришлось бы мне топать до Медвежьего Мыса босиком, – улыбнувшись, ответил Григорий и, кивнув в сторону деревни, сказал: – Жалко… Обезлюдел Улангай. На красивом месте стоит поселок!

– Хо, совсем наш Юрт-Улангай помер… Давно уже последний крутолет убежал. Теперь над Улангаем совсем тихое небо, – засыпая в горловинку трубки щепотку махорки, проговорила Югана и вдруг, хитровато посмотрев на Григория, сказала: – Тархан маленько старым делался – волос на голове иней прихватил. Югана теперь помнит Тархана шибко хорошо, молодым…