В летней цыганской «прихожанке» Агаша села на скамейку у столика с ножками из крестовин, сколоченного когда-то на скорую руку. Она принюхалась: от лежащей у порога сбруи, от седла пахло застарелым дегтем, а от протопленной плиты тянуло кисловатым запахом щей, чеснока.

– Где моя ласточка Агаша летала поутру, с кем и о чем ворковала? – спросил Федор Романович.

– Чирикала и ворковала я нынче с раннего утра. Слетала к Иткару в гостиницу. Говорю это я, толкую ему: Мариана, краса девушка, всю ночь глазоньки не сомкнула опосля того, как ты, Иткар, ушел от нее. Вздыхала, крутилась с боку на бок всю ночь напролет. А под утро с заплаканными глазами поднялась.

– Набуробила Иткару про это аль в самом деле у Марианы душа вещует, ласку и любовь зовет? – расспрашивал старик.

– Кого ж тут, Федюша, буробить-то… В огненном соку девушка кипит. Хоть и слепая, а душа-то зрячая, ночами ласка от мужика нужна. Кровь женская всегда свое затребует…

– Ну-ну, так оно… Что ответил тебе Иткар?

– А он что?.. Лицо раскраснелось, хоть оладьи на щеках пеки, рад-радешенек. По всему видно, жениться хоть сейчас готов. Глаза у него зыркают с блеском, а вот на слова скупой он. Помалкивает про свою любовь к Мариане.

– Ох, душа ты моя Агаша, ласково и красиво про все сказываешь, да только говори про главное: навестит ли Иткар мой цыганский чум?

– Вот-вот подойдет, с минуты на минуту появится…

– И верно скор мужик на ногу! Вон, уже в ограду вошел, – сказал Федор Романович, услышав скрип калитки.

– Я ведь, Федюша, его надоумила разориться на бутылочку коньяка.

Иткар распечатал бутылку. Высыпал из бумажного кулька на стол шоколадные конфеты, купленные специально для Агаши.

– А что, греха не будет, можно и с утра прослезиться грамм на сто! – сказал весело старый цыган и, подмигнув Иткару, поднял рюмку, выпил, крякнул и принялся закусывать частиком из консервной банки. Агаша закусывала конфетами, выжидательно посматривала на Иткара.

Коньяк расхрабрил цыганскую кровь. Глаза у Федора Романовича заблестели, на щеках играл румянец.

Агаша обняла старика за шею правой рукой, а левой осторожно сняла крестик на витой медной цепочке и, поиграв им, подкидывая на ладошке, с намеком сказала:

– Пора, Федюша, погадать на картах про будущую судьбу Иткара.

Старик, делая вид, что и в самом деле собирается погадать, раскинул на столе колоду карт. А потом заглянул в глаза Иткару:

– Дело у меня большущей важности, Иткарушка… Растолкуй, какие это знаки на крестике, что они из себя значат, какой смысл имеют?

– Думаю, что ничего тут сложного и непонятного нет… Тамговое письмо. Обозначено место, где оставлены хлеб, мясо для зимней охоты, – посмотрев внимательно на знаки, сказал Иткар.

– Так-так, – удивленно и растерянно согласился парусный цыган, – запас для охоты. А как, Иткарушка, этот хлебушко с мясом найти? Ведь поболее полувека лежит он в тайге, хлебушко… Иссох на сухарики.

– Найти это место можно в верховье Вас-Югана, в родовом урмане Тунгиров…

И тут неожиданно вмешалась в разговор Агаша, задала вроде простой вопрос:

– Иткарушка, а пошто об этом хлебушке и мясе-провианте было записано древними рунами на костяном крестике из лосиного рога? Может быть, кроме харчей там лежит еще что-то, хоронится в тайне от чужих глаз. Теперичка-то все мы будем связаны родственной веревочкой. Зачем таить секреты? Мы с Федюшей – муж и жена, пока еще не обвенчаны и в загсе печатью не сварены. Вы, Иткарушка, бог даст, с Марианой поженитесь. Мы помрем – богатство вам достанется…

– Какое богатство, о чем ты, Агаша, говоришь? – удивленно спросил Иткар.

Прикусила Агаша язык, да поздно. Федор Романович сердито посмотрел на женщину с болтливым языком.

– Ах, шара-пыра в юбке… Раз выпустила шептуна – нюхать всем придется… – сказал старик на цыганском языке. Агаша понимала – сердится парусный цыган. – Иткарушка, клад прятал Миша Беркуль… Его это крестик. Правильно-то сказать – копия с его крестика…

– Это уже, Федор Романович, другая песня. Если крестик резан из кости и на нем руны, то письмена должны иметь такое значение: языческий крест – это символ человека с раскинутыми руками. Кружочек с четырьмя стрелками разной длины говорит о том, что нужно стать лицом в сторону полуденного солнца. И тень от человека при полуденном солнце не должна быть длиннее вытянутой руки…

– Якорь тебя за ногу, ведь верно сказал! Самая короткая тень летом в конце июня, заря с зарей сходится. А я-то гадал… – восхищенно прищелкнул языком старик.

– А потом, дедушка, уже на месте нужно искать по приметам тропу к лабазу. Тут значится тамга – трехрогая острога с острием вниз, то есть лабаз находится под землей.

На Агашу напала нервная икота. Но во всем теле чувствовала она необычную приятную истому. К сердцу подкатывался сосущий червяк – хотелось Агаше еще выпить капельку коньяку.

Улицы Кайтёса безлюдны. Утонув в легком прибрежном тумане, спит древний острог мудрым предутренним сном.

На берегу Вас-Югана, по соседству с домом Перуна Заболотникова, стоит новый пятистенок, рубленный из толстых кедровых бревен; в этом доме живет Александр Гулов.

Валентина, жена Гулова, поднимается рано, чтобы приготовить завтрак, собрать и проводить в дорогу мужа, когда он уезжает на пасеки. Беспокойная должность у главы пчеловодческой общины: он должен пораньше, за час или два, прийти в контору и составить план работы на следующий день, обдумать, куда и на какую пасеку съездить, с кем повстречаться и какой вопрос решить.

Почему кайтёсовцы свою маленькую пчеловодческую артель именуют общиной? Дело в том, что с далекой старины не прижилось в этом краю слово «артель», «ар» – много, «тель» – скот. Вот и получается, как считают кайтёсовцы, на русском языке «артель» означает многоскотие. Но совсем другое дело – община, это слово звучит исстари как дружба, взаимопомощь.

Старейшину Кайтёса, Илью Владимировича Заболотникова, одноземельцы величают Перуном Владимировичем. В Кайтёсе со стародавних времен к языческим богам больше питают доверия и любви, чем к христианским, а поэтому имена мужские и женские всегда переиначивали на староязыческий лад.

От затопленной печи в гуловском доме густой дымный хвост из трубы плыл кособоко, стелясь по-над крышами соседских изб, как бы сигналя побудку. Валентина вышла за ворота, легко перекинула на одно плечо коромысло с ведрами и направилась по росистому придорожному мелкотравью к колодцу за водой.

Агроном Алена Стражникова, услышав поскрип говорливого вала колодца, поднялась с койки. Раскинув руки, сладко потянулась, откинула за спину длиннущие, черные как смоль волосы, а потом с улыбкой поправила подушку в изголовье мужа. «Надо сегодня пораньше прийти в контору», – подумала она.

– Алена, слышь-ка ты, – подойдя к калитке, крикнул дед Ефрем, кайтёсовский почтальон. – Воскресни чай сегодня, отдыхай… Саша просил сказать, он один съездит на пасеки.

Рано, без суеты просыпается Кайтёс. До дымной трубы над крышей гуловского дома ушел прогуляться Перун Заболотников за деревню. Он, пожалуй, единственный человек в Кайтёсе, который боится проспать восход солнца, пропустить минуты рождения нового дня. И сегодня, как обычно, шагает он на окраину селения к излюбленному месту – Чум-Кэри.

Юганско-обские юги, ханты, эвенки, жившие в далекие времена по таежным рекам в этих краях, также называли этот небольшой холмик у берега реки Чум-Кэри. У вас юганских арьяхов и в наше время печь, очаг называют «кэр». По-русски «чум-кэри» – дом, где живет земной огонь.

Кайтёс невелик и малолюден, но славен своими тысячелетними традициями. Жители нынешнего Кайтёса – это потомки древних русских новгородцев-язычников. Устная летопись Кайтёса может поведать не одну тайну. Если открыть древнюю летопись перунцев на той странице, где начинается сказ о кровавых днях крещения Руси, то там языческий летописец в своих письменах изрекает проклятие мудрых русских жрецов на головы князей, предавших древнюю веру своего народа, отечества. Не лишним будет вспомнить о том, как Владимир однажды захотел возобновить служение старым богам, которым приписывал свою победу над Ярополком. Он велел воздвигнуть на холме, вблизи своего киевского дворца, древний идол Перуна с серебряной головой, золотой бородой; затем изображение Даждь-бога, Стрибога и других богов-идолов. Стояли на холме древние языческие боги русских славян и молча взирали, как отдавались им последние почести. А затем Владимир приказал сбросить идолов… И все это творилось на глазах русского люда, еще верного своим языческим богам, верящего в могущество языческих молитв, заговоров. Слезы, стоны людские слышали молчаливые боги-идолы, умирая гордой смертью. Перуна, которого Русь почитала более всего, Владимир приказал привязать к лошадиному хвосту, и двенадцать человек толкали его палками, сбрасывали в Днепр. Плыл Перун неутопающим по днепровским волнам. И волны святой реки выносили Перуна на берег. Дружинники Владимира, поставленные вдоль берегов, отталкивали в реку прибитого к отмелям идола-бога и отгоняли от берегов плачущие толпы язычников, которые пытались спасти любимого бога Перуна. Кричали язычники: «Выдыбай, Перуныч!»