– Что значит время в контексте вечности, мой князь? Времени нет… есть только она. Память. О тех, кто причинил нам боль, например. Их мы помним дольше всего. Это держит нас на плаву. Прости, я так и не нашла времени для того, чтобы заглянуть к тебе. И опасалась, что буду неугодна княгине Виргинии, и она, чего доброго, выставит твою старую подругу вон…
– Я не знаю, что тебе сказать.
Она выпрямилась и посмотрела на меня – привычная манера Мораны разглядывать собеседника в упор. Для нее будто не существовало понятий о разнице в статусах – даже с отцом она всегда разговаривала как с равным – но ее взгляд изменился. Что в нем появилось? Боль? Нет, в нем не было боли. Только какая-то совсем взрослая тяжесть и осознание . А еще что-то чужое и слишком холодное даже для бессмертного. Когда-то в ее глазах загорался огонь, когда она смотрела на меня. Он горел даже в тот момент, когда она уходила… но к тому времени мой огоньпогас .
– А я, в свою очередь, не хочу отвлекать тебя, мой князь. Уверена, тебя привели важные дела. Ну, а я не в духе и голодна .
– Я могу привести тебе еду.
Морана подняла бровь. По выражению ее лица невозможно было понять, оскорблена она или удивлена – а, может, и то, и другое вместе.
– Еду , мой князь? – переспросила она. – Я что-то пропустила, и статус княгини вернулся ко мне? И теперь меня можно унижать ?
– Не вижу в этом ничего унизительного. Чего нельзя сказать о том, чтобы терпеть голод.
– Мне не нужна приведенная кем бы то ни было еда. Особенно если этот кто-то – ты . И я раздобуду ее сама , как только смогу выбраться из этого чертового дома.
Сказав это, она впервые за время нашего разговора опустила глаза. Наверное, следовало спросить, почему она не может выйти, но вопрос этот я и не задал. Она действительно ни разу не приняла от меня приведенную жертву – с точки зрения обращенного существа, недвусмысленный намек на что-то большее, чем просто симпатия, именно так начинались любые ухаживания. Не принимала даже после того, как для нас настал период «чего-то большего». Предпочитала охотиться сама. С другой стороны, в крови она уже давно не нуждалась, только в случае необходимости. Как сейчас, например.
– Наверное, ты скучаешь по глупой девочке Моране, мой князь. – Взгляд исподлобья – короткий и колкий – и тоже до боли знакомый. – Я тоже по ней скучаю. Жаль, что ее не вернуть, правда?
Были ли пятьдесят лет, проведенные рядом с ней, счастливыми для меня? Сказать по правде, они напоминали болезнь . Сегодня тебе так плохо, что кажется, вот-вот умрешь. Завтра лучше. Через пару дней снова плохо. С каждым ухудшением ты опускаешься все глубже и глубже, тебя будто приковывают невидимые, но очень прочные цепи. И в какой-то момент перестаешь отличать бред от реальности. А потом понимаешь, что они слились воедино, и уже никто в двух мирах их не разделит. В таком состоянии я мог позволить себе мысль о том, что она принадлежит мне, и свято верил в это, хотя где-то внутри, очень глубоко, понимал, что это неправда. Она мне не принадлежала, хотя каждую ночь возвращалась в мою постель и часто проводила в моем обществе светлую часть дня. Такие существа не принадлежат никому. Точно так же можно вообразить, что вы когда-нибудь приручите ураган или шторм.
– Мне пора идти, моя госпожа.
Морана улыбнулась и кивнула, а потом потянулась, расправляя плечи. Я никогда не замечал в ней ни изящества, ни грации. У нее были порода и стать: как у скакуна голубых кровей, слишком свободолюбивого для наездника.
– Удачи, мой князь. И пусть твоя память будет милостива к тебе, если уж моя обходится со мной так жестоко.
Интерлюдия третья
Морана
Уходя, уходи. Обернешься, посмотришь, дотронешься – и пропал.
Был ласкающий легкий бриз – станет грозный свирепый шквал.
Была золотая комната, полная солнца – теперь есть сырой подвал.
Вот, мой король – это жизнь в моем королевстве кривых зеркал.
Она раскололась надвое – и по ночам я частенько лежу без сна.
Слушаю – лукова тетива, самое чуткое ухо, натянутая струна.
Как там твоя казна, мой король, не опустела ли, все полна?
Кому отдаешь ты в долг, забывая? Кому наливаешь еще вина?
Помню – ты предлагал мне вечность: крошечный мир в руках.
Ты обещал мне корону и платье из роз, ты забирал мой страх.
Ты утирал мои слезы еще до того, как замечал их в моих глазах.
Ты улыбался, и я улыбалась, только мой мир обратился в прах.
В моем городе наступает ночь, а луна цепляется за карниз.
Твоя девочка, мой король. Этот небрежный чудной эскиз.
Мила, смотрит лишь снизу вверх, только не сверху вниз?
А ты в ней души не чаешь и исполняешь любой каприз?
Как ее взгляд отзывается для тебя? Так, как и мой? Теплом?
Как ее голос звучит для тебя? Ласковой музыкой-серебром?
Она не боится холода, дремлет, устроившись под крылом?
Верит, что море твоей души останется пламенем, а не льдом?
Я закрываю глаза, но боюсь уснуть и сказать твое имя вслух.
Любила ли? Или мне спутал мысли какой-то порочный дух?
Если кто-то из нас и светил для кого-то – свет тот уже потух.
Часть двенадцатая
Когда я добрался до беседки княгини, сумерки уже сгустились, наступила ночь, и полная луна освещала лежавшую внизу долину. По противоположной стороне холма спускалась извилистая тропа: она вела к кладбищу, в такой час, разумеется, пустовавшему. Вокруг не было ни души… даже оборотни, еще совсем недавно завывавшие где-то вдалеке (люди предпочитали думать, что это волки – и хорошо, почти все смертные обладали замечательным умением скрывать от самих себя страшную правду), замолчали. И тягостная тишина воцарилась над долиной. Она незримо витала в воздухе, стелилась по дорожкам кладбища тонкими языками белесого тумана, огибала могилы, невесомыми облачками цеплялась за ветки деревьев. И только холодом пахло здесь, холодом и смертью.
Даже самого безрассудного человека в такую ночь никто не заставил бы сюда прийти. А приди он – никто не гарантировал бы ему, что он вернется домой целым и невредимым. Отсутствие живых запахов еще не означало, что здесь на самом деле никого нет . Огромный мир, недоступный пониманию смертных и невидимый их глазу. Он существовал и днем, но ночью полновластно вступал в свои права. Совсем скоро баньши в лесу начнут собирать травы, молодые вампиры выберутся из лесных нор и отправятся искать жертв, запоют свои печальные песни ундины в реке, зазывая ночных путников. И еще много – бесчисленное количество – доказательств тому, что ночь принадлежит не смертным.
В беседке Изабель я не нашел. Она еще не добралась? С ней что-то случилось по дороге? Или же она решила не приходить? Она могла передумать – будь я на ее месте, поступил бы точно так же. Нофар привез мне положительный ответ, но… идти неизвестно куда, посреди ночи! О чем я думал, когда просил ее об этом? Неужели действительно верил, что она согласится? Зачем я вообще писал ей это письмо? Что на меня нашло? Или я окончательно сошел с ума? Чего я ждал? Что она упадет в мои объятия, как глупая малолетняя вампирша? Что признается мне в любви? Что последует за мной, куда бы я ни шел? Что позволит себя обратить, может быть, так, как это сделала Виргиния?.. Она позволила – и вот что из этого получилось!
