«Голубая да веселая страна…» (Персидские мотивы) Голубая да веселая страна. Честь моя за песню продана. Ветер с моря, тише дуй и вей — Слышишь, розу кличет соловей? Слышишь, роза клонится и гнется — Эта песня в сердце отзовется. Ветер с моря, тише дуй и вей — Слышишь, розу кличет соловей? Ты ребенок, в этом спора нет, Да и я ведь разве не поэт? Ветер с моря, тише дуй и вей — Слышишь, розу кличет соловей? Дорогая Гелия, прости. Много роз бывает на пути, Много роз склоняется и гнется, Но одна лишь сердцем улыбнется. Улыбнемся вместе, ты и я, За такие милые края. Ветер с моря, тише дуй и вей — Слышишь, розу кличет соловей? Голубая да веселая страна. Пусть вся жизнь моя за песню продана, Но за Гелию в тенях ветвей Обнимает розу соловей. 1925 «Море голосов воробьиных…» Море голосов воробьиных, Ночь, а как будто ясно. Так ведь всегда прекрасно. Ночь, а как будто ясно, И на устах невинных Море голосов воробьиных. Ах, у луны такое Светит – хоть кинься в воду. Я не хочу покоя В синюю эту погоду. Ах, у луны такое Светит – хоть кинься в воду. Милая, ты ли? та ли? Эти уста не устали. Эти уста, как в струях, Жизнь утолят в поцелуях. Милая, ты ли? та ли? Розы ль мне то нашептали? Сам я не знаю, что будет. Близко, а может, гдей-то Плачет веселая флейта. В тихом вечернем гуде Чту я за лилии груди. Плачет веселая флейта, Сам я не знаю, что будет. 1925 «Несказанное, синее, нежное…» Несказанное, синее, нежное… Тих мой край после бурь, после гроз, И душа моя – поле безбрежное — Дышит запахом меда и роз. Я утих. Годы сделали дело, Но того, что прошло, не кляну. Словно тройка коней оголтелая Прокатилась во всю страну. Напылили кругом. Накопытили. И пропали под дьявольский свист. А теперь вот в лесной обители Даже слышно, как падает лист. Колокольчик ли? Дальнее эхо ли? Все спокойно впивает грудь. Стой, душа! Мы с тобой проехали Через бурный положенный путь. Разберемся во всем, что видели, Что случилось, что сталось в стране, И простим, где нас горько обидели По чужой и по нашей вине. Принимаю, что было и не было, Только жаль на тридцатом году — Слишком мало я в юности требовал, Забываясь в кабацком чаду. Но ведь дуб молодой, не разжелудясь, Так же гнется, как в поле трава… Эх ты, молодость, буйная молодость, Золотая сорвиголова! 1925 «Заря окликает другую…» Заря окликает другую, Дымится овсяная гладь… Я вспомнил тебя, дорогую, Моя одряхлевшая мать. Как прежде ходя на пригорок, Костыль свой сжимая в руке, Ты смотришь на лунный опорок, Плывущий по сонной реке. И думаешь горько, я знаю, С тревогой и грустью большой, Что сын твой по отчему краю Совсем не болеет душой. Потом ты идешь до погоста И, в камень уставясь в упор, Вздыхаешь так нежно и просто За братьев моих и сестер. Пускай мы росли ножевые, А сестры росли, как май, Ты все же глаза живые Печально не подымай. Довольно скорбеть! Довольно! И время тебе подсмотреть, Что яблоне тоже больно Терять своих листьев медь. Ведь радость бывает редко, Как вешняя звень поутру, И мне – чем сгнивать на ветках — Уж лучше сгореть на ветру. <1925> «Синий май. Заревая теплынь…» Синий май. Заревая теплынь. Не прозвякнет кольцо у калитки. Липким запахом веет полынь. Спит черемуха в белой накидке. В деревянные крылья окна Вместе с рамами в тонкие шторы Вяжет взбалмошная луна На полу кружевные узоры. Наша горница хоть и мала, Но чиста. Я с собой на досуге… В этот вечер вся жизнь мне мила, Как приятная память о друге. Сад полышет, как пенный пожар, И луна, напрягая все силы, Хочет так, чтобы каждый дрожал От щемящего слова «милый». Только я в эту цветь, в эту гладь, Под тальянку веселого мая, Ничего не могу пожелать, Все, как есть, без конца принимая. Принимаю – приди и явись, Все явись, в чем есть боль и отрада… Мир тебе, отшумевшая жизнь, Мир тебе, голубая прохлада. 1925 |
