— Ничего, — отвечаю я. Но на моих губах играет ухмылка.

— Что смешного? — Она склоняет голову набок, задавая вопрос.

Я качаю головой.

— Думаю о всяких непристойностях, — говорю ей правду. — Прости. Больше такого не повторится. Продолжай. — Я показываю ей руками, чтобы она рассказывала дальше.

— Ага, думал о моей заднице. — В этот раз она и сама ухмыляется.

Мои щёки краснеют. Она чертовски милая.

К нашему столику подходит официантка и кладёт меню перед каждым из нас.

— Пожалуйста. Не хотите ознакомиться с нашими фирменными блюдами? — Она подмигивает мне, стараясь встретиться со мной взглядом. Я решаю, что не буду смотреть на неё.

Кит кивает в ответ на её вопрос. Официантка быстро произносит несколько названий и их цены, и я вижу, как Кит протягивает руку к своему карману и считает деньги под столом. Чёрта с два я позволю ей оплатить наш ужин.

— Какие напитки вам принести?

Кит вопросительно поднимает бровь, глядя на меня, и я показываю сначала на неё, потом на себя, чтобы она заказала мне то же самое, что и себе.

— Рутбир? — спрашивает она.

Я киваю. Официантка уходит, оставляя нас с меню. Я открываю своё, а Кит нет.

— Ты знаешь, что хочешь? — спрашиваю я.

— А что ты берёшь? — Она улыбается мне.

Я открываю её меню перед ней и показываю на слово вверху страницы.

— Что ты видишь, когда смотришь на это?

Она морщит нос.

— Вижу кое-кого, кто думает, что может научить меня читать. — Кит закрывает меню. — Поверь мне, кое-кто получше тебя тоже пытался.

— Кто, например? — спрашиваю я.

Она отпивает своего рутбира через соломинку, её губы сжаты вокруг неё.

— Лучше спросить, кто не пытался. Меня со всех сторон обследовали и осматривали, обучали по специальным методикам, водили к терапевтам, которые думали, что могут разблокировать мой разум. Но никто не смог.

Она не выглядит опечаленной этим.

— Я знаю слова, — продолжает она. Она на самом деле хочет мне всё это разъяснить, ну а я действительно хочу это услышать. — Я могу произносить слова по буквам. И я знаю их значение. Единственная трудность для меня — это то, как они напечатаны на бумаге. — Она пожимает плечами. — Не жду, что ты поймёшь.

Сейчас она смотрит куда угодно, только не на меня, и я жалею, что надавил на неё.

— То есть, ты знаешь слова и можешь произносить их по буквам в своей голове? — Я озадачен.

— Чудно, да? — смеётся она, но на лице нет улыбки. — Дислексия — не самое приятное в жизни.

Появляется официантка с корзинкой хлеба и ставит её на середину стола. Кит берёт кусок, а я задаюсь вопросом, ела ли она сегодня.

— Выбрали, что будете заказывать? — спрашивает официантка. Я указываю на курицу-пармиджана. Она кивает и странно на меня смотрит. Поняла, что что-то не так. Но, в то же время, я по-прежнему вызываю её интерес.

— А вы что порекомендуете? — спрашивает её Кит. Она проделывает то же самое, что и вчера за ужином. Наверное, только так ей и удаётся справляться.

— Курица-пармиджана отменное блюдо, — отвечает официантка, улыбаясь мне. На Кит это не производит впечатления. — Но моё любимое — это Альфредо.

Я поднимаю брови, побуждая её что-то выбрать. Она смеётся.

— Ладно, но только если мне не понравится, я заберу твою курицу, — предупреждает Кит. Я киваю. — Я возьму Альфредо, — говорит она официантке.

Кит подносит хлеб ко рту и откусывает кусочек. На её губе остаётся крошка, и мне хочется протянуть руку, поймать её и поднести к своим губам. Но я не осмеливаюсь. Сейчас она ужинает со мной. Но если я надавлю на неё, она сбежит.

— Ты сегодня ела? — вырывается у меня.

Её лицо вспыхивает, но она кивает. Врёт. Уверен в этом.

Я подвигаю хлебную корзину ближе к ней:

— Ешь.

Она берёт ещё кусок.

Какое-то время Кит молча жуёт, но потом смотрит на меня. Выражение её лица смягчается, когда она говорит мне:

— То, что ты сделал для той женщины, в тату-салоне… — Я киваю, когда она останавливается. — Это было потрясающе и прекрасно. Как ты научился этому?

Я пожимаю плечами. Не помню, учился ли вообще. Я просто понял, что могу это нарисовать. А если я могу что-то нарисовать, то могу из рисунка набить тату.

— Думаю, она была довольна.

— Ты смеёшься? — Кит хлопает по столу. — Она была в экстазе. И они правда получились красивыми. Словно произведение искусства. Могу я посмотреть на твои татуировки? — нерешительно спрашивает она.

На мне пальто, и я движением плеч скидываю его, чтобы показать ей. Мне хочется, чтобы она увидела моё творчество. Я сам нарисовал почти все мои тату, а братья набили их. Пальто снято, и я кладу руки на стол ладонями вниз. Она наклоняется, чтобы рассмотреть поближе. Татуировки на обеих руках тянутся от самой шеи до запястий.

Она легонько касается татуировки в виде губ, набитой на предплечье. Все волоски на моей руке становятся дыбом, но я притворяюсь, будто не замечаю этого.

— Почему ты её сделал? — спрашивает Кит.

Я улыбаюсь.

— Она связана вот с этой. — И я показываю на другую свою руку. — Эту фразу часто говорила моя мама.

Она морщит лоб, глядя на крест на другой руке.

— «Твои б слова да богу в уши», — объясняю я. — Только в моём случае между моими губами и божьими ушами слишком большое расстояние. Поэтому они на разных руках.

— Ты часто видишься с мамой? — спрашивает Кит. Она по-прежнему ест хлеб, и это хорошо. Я буду продолжать говорить с ней, чтобы она продолжала есть. Ведь я понял, что сегодня она целый день провела голодной.

Я мотаю головой.

— Она умерла несколько лет назад.

— О! — Её рот перестаёт двигаться, и она с трудом проглатывает. — Мне очень жаль.

Я пожимаю плечами. Это была нелепая случайность.

— А твой отец? — спрашивает она.

— Он ушёл сразу после смерти мамы, — рассказываю я. Это всегда было тяжёлой частью. — Я думаю, нас было слишком много для него. — Я смеюсь. Но в этом нет ничего смешного.

— Значит, остались только ты и твои братья?

Я киваю.

— Когда отец ушёл, Пол взял на себя эту ответственность. Ему пришлось так сделать, чтобы нас не разделили.

— Ничего себе. — Это всё, что она говорит. Просто «ничего себе». Похоже, она озадачена.

— Мы справляемся, — говорю я. Мне не хочется, чтобы она меня жалела. — А как насчёт тебя? Где твоя семья? — Я жду, словно ребёнок в кондитерской.

Но она отрицательно качает головой.

— Не скажу, — говорит она.

— Это нечестно.

Она выставляет палец, точно так же, как делаю я.

— Понимаю, что нечестно. Но лучше, если ты не будешь знать.

— Лучше для кого? — спрашиваю я. Меня немного бесит, что она всё скрывает. У неё есть право на свои секреты. Но мне это не нравится.

— Это сложная ситуация, — начинает она. — И я не могу тебе объяснить.

Она снова смотрит на мои татуировки. Её глаза перебегают от одной к другой. Их так много, что трудно посчитать. Но я обязан показать ей её тату.

— Хочу, чтобы ты кое-что увидела, — говорю я. — Но боюсь, ты на меня разозлишься.

Она сразу же настораживается.

— Почему? В чём дело?

Я поворачиваю руку и показываю на её татуировку, сделанную на внутренней стороне моего запястья. Там было свободное место, которое я специально берёг для чего-то особенного. Она наклоняется ближе и с шумом выдыхает. Я чувствую её дыхание на своей коже.

— Это же моя тату, — говорит она.

Она берёт меня за запястье своими руками и подносит ближе к лицу.

— Ты злишься? — спрашиваю я.

Кит на мгновенье переводит взгляд на меня, но тут же возвращается к татуировке. Она рассматривает каждый штрих. Её руки дрожат, и она крепче вцепляется в меня.

— Ты её изменил.

— Мне показалось, что тебе нужен был выход.

Я набил себе эту тату, потому что был заинтригован скрытыми в ней секретами. И это творчество. А я ценю творчество в любой его форме.

Она сглатывает. С трудом. И тут её глаза наполняются слезами. Она моргает, чтобы остановить их. А потом поднимается и бежит в направлении уборной.