В ушах и носу нашей модели было множество отверстий, прокалывание которых, вероятно, очень болезненно. Отверстия в ушах шли от мочки уха вверх по краю, и в каждое был вставлен кусочек белого коралла. Отверстия в носу шли вокруг кончика носа, от одной ноздри к другой, и были заполнены деревянными палочками, напоминавшими формой ямайский перец.
Отверстия прорезываются остро отточенной раковиной, затем в них продевается пучок травы, препятствующий отверстиям срастаться. Эта операция, как правило, проделывается над ребенком, а количество и место отверстий соответствует обычаям той или иной деревни. Даже покинув родную деревню, туземные полицейские редко меняют украшения, хотя иногда добавляют к эмблемам клана современную татуировку собственного имени, написанного неровными буквами на груди или руке.
Повсюду на Соломоновых островах роль карманов играет плетеная сумка. Прибрежные жители носят ее на косой перевязи через плечо, а наш маленький бушмен носил ее на шее, и она болталась вдоль спины.
Всякий обычный туземец носит в сумке самые ценные для него в мире вещи: бетелевый орех, разукрашенную орнаментом коробочку с известью и лопаточку, иногда также вампум[14] — связку кораллов и всегда запас местного табака[15]. В сумке обязательно хранится деревянный гребень и двустворчатая раковина, служащая для выщипывания бакенбардов. А если зеркало для бритья уже проложило себе дорогу в горные районы, откуда появился наш бушмен (а зеркала всегда являются предметом торговли между дружественными племенами), то оно должно лежать в его сумке. Впоследствии мы убедились в том, что зеркало является неизменным спутником каждого меланезийского мужчины. Впрочем, когда портрет был закончен, у нас появились основания сомневаться в том, что наш бушмен когда-либо видел собственное отражение.
Я подошла к натурщику, чтобы осмотреть его ярко-рыжие волосы; он без малейшего колебания позволил мне ощупать голову. Передо мной был тонкий веер жестких, как проволока, волос, идущий от одного уха к другому. Волосы, образующие веер, были подлинными, но цвет — искусственным. Легенда о светловолосых меланезийцах рассеялась как дым перед нашими глубокими знаниями подлинности голливудских блондинок. Перед нами были крашеные волосы.
Этот веер и петушиное перо впоследствии получили противоречивые истолкования различных авторитетов, рассматривавших мой рисунок. Один из специалистов утверждал, что прическа веером доказывает совершенное ее носителем убийство по «этическим соображениям». Другой авторитет объяснил, что это доказывается не прической, а петушиным пером. Оба знатока, принадлежащие к числу «просвещенных» жителей побережья, сходились на том, что бушмен имел право на эти эмблемы мужества только после совершения убийства. Впрочем, в деревне подняли бы на смех каждого, кто не сумел бы проявить такого мужества.
Наиболее примечательным различием между нашей моделью и его полицейскими угнетателями был цвет его кожи, значительно более светлый, чем у любого туземца этой местности. Можно предположить, что жители гор принадлежат к более древнему роду, имеющему примесь полинезийской крови. Мы думаем, что более светлый цвет кожи вызывается окружающей обстановкой. Впоследствии, посетив глубинные районы острова, мы обнаружили, что обитатели горных зарослей живут в постоянном полумраке. Полное отсутствие ультрафиолетовых лучей, которых здесь никогда не бывает в избытке даже на полном солнце, а также хроническое недоедание — вот где кроется простое объяснение физической неразвитости и некоторой женственности нашего «дикаря».
Другая особенность, связанная с окружающими условиями, — коротко остриженные волосы. Жителю горных зарослей нет нужды в огромных копнах волос, служащих прибрежному туземцу защитой от солнца. Род занятий может объяснить слабую развитость торса нашей модели. Сильное развитие ног объясняется тем, что он постоянно совершает большие горные переходы, чтобы прокормиться скудной охотничьей добычей. Жители прибрежных районов, если только они не работают у белых плантаторов, добывают пищу, передвигаясь на лодках; любое из этих занятий хорошо развивает руки. Отсюда также хорошо развитые торсы и длинные тонкие ноги.
Только увидев женщин, прибрежных и горных житель ниц, занятых одинаковой работой в одинаковых условиях (на освещаемых солнцем огородах), мы могли бы окончательно установить, существует ли разница в типах этих двух племен.
Мой первый рисунок меланезийца оказался своеобразным и редким, как и его модель.
Я закончила рисунок головы в тот миг, когда на берегу послышался убийственный вопль грузчиков, означавший окончание работ и готовность «Матарама» к отплытию. Скачущие и орущие грузчики со всех ног бросились в пакгауз, чтобы внимательно рассмотреть то, что все утро видели только мимоходом. Маргарет велела нашему испуганному бушмену встать и подвела его к портрету, возле которого восторженно визжали полицейские. Не думайте, что они восторгались портретом; они просто ржали над бушменом, который предстал перед ними в рисунке и в натуре. Больше всего их забавляло, что бушмен глуп и не узнает своего изображения. Среди всего этого шума бушмен молча, без всякого признака удивления смотрел туда, куда тыкали пальцами остальные туземцы. Создавалось впечатление, что он никогда не видел отражения собственного лица и если и заметил петушиное перо, то, видимо, принял его за другое, а не за изображение собственного.
За три часа наш натурщик не произнес ни слова; ни разу не изменилось выражение глубокого испуга на его лице. По выносливости он был лучшей моделью, которую я когда-либо видела. Мы подарили ему плитку табаку (которую он сразу узнал), но ни одного звука мы не услышали сквозь его сжатые губы, а озабоченность ни на минуту не сошла с его лица.
Овладевшие им снова полицейские подтолкнули его, окружили и увели вдоль сверкающего берега. И последнее, что мы увидели, был длинный обезьяний хвост замученного маленького малаитянина среди леса мускулистых ног рослых жителей побережья.
Глава седьмая
Длинный трепещущий хвост — последнее, что мелькнуло перед нашими глазами, но память об этом бушмене мы сохранили надолго. Для нас он остался символом духа возмущения, который вставал перед нами всякий раз, когда мы склонялись на сторону «цивилизации».
Принадлежал ли этот робкий карлик к числу пленников, которые впоследствии умерли в тюрьме Тулаги, прежде чем успели предстать перед лицом правосудия в качестве обвиняемых по делу об убийствах в Синаранго?
Свыше сотни туземцев стали жертвами облавы, для осуществления которой понадобились трехнедельные совместные действия армии волонтеров и военно-морских сил, действовавших с противоположного берега. Конечно, туземцы были рассеяны, а белые мстители сожгли их деревни, уничтожили огороды и начисто лишили туземцев продовольствия, чего в междоусобных войнах не делали даже дикари. Местное население было потрясено этим поступком, так как туземцы не в состоянии понять, как можно уничтожать продовольствие, хотя бы и принадлежащее врагу.
Семеро пленников, ожидая суда, умерли в тюрьме от тоски по дому, страха и отчаяния, вызванного лишением привычной свободы. Шестерых пленников объявили подстрекателями и повесили, заставив работавших в Тулаги малаитян присутствовать при повешении. Но так как присутствовавшие были не лесные, а прибрежные жители Малаиты, то вряд ли они поняли урок, который хотела преподать им администрация. Может быть, зрителей даже забавляли дрыгающие ноги бушменов, так как обитатели горных зарослей всегда являлись объектами насмешек для прибрежных жителей.
(Удушение не является в Меланезии чем-либо новым, но жертвами удушения всегда являлись младенцы, уничтожавшиеся по религиозным соображениям. Первый родившийся в семье ребенок закапывался в песок из тех соображений, что младенцем владеют злые духи, если оставить его в живых, он вырастет болезненным или слабоумным. Весьма вероятно, что истинные причины уничтожения младенцев, как и другие ритуальные убийства, совершавшиеся на многих изолированных островах, объясняются страхом перед перенаселением, означавшем катастрофу еще много веков назад.)
