В ответ туземные рабочие сочувственно улыбались и отвечали на все вопросы единственным словом «йес».

Первая поездка на лодке внесла ясность в это дело. Дух лодки, конечно, не был нашим родственником; видимо, он происходил из семьи Кесуо. Впрочем, это мог быть также дух Ларри — моего единственного умершего родственника, дух которого был столь же проказлив, как дух, владевший лодкой. При жизни Ларри был моим троюродным братом и перешел в разряд небесных ангелов, упав с сеновала, куда забрался в поисках тухлых яиц. Обычно он швырял этими вонючими снарядами в своих родственников, но однажды поскользнулся и… вполне возможно, что стал аллигатором.

Теперь лодка уже не могла перевернуться или расколоться, так как мы сидели на соединительных брусьях, проложенных над бортами. Но для того чтобы продвигаться вперед, нам надо было грести с интенсивностью колесного парохода. При этом лодка упрямо двигалась только по кругу, так как из-за наружного поплавка мы могли грести только с одной стороны, а табанить веслом, как это делается на обычном каноэ, на этой лодке не удавалось.

Наши рабочие, принимавшие участие в переделке лодки, стоя на берегу и наблюдая, как мы беспомощно описываем круги, чуть не лопались от смеха. Если я раньше намекала на то, что меланезийцы лишены чувства юмора, сейчас беру слова назад; просто нам раньше не приходилось видеть малаитянина, присутствующего при действительно смешном зрелище.

Наконец мы сами сообразили, что нужно делать. Одна из нас бешено гребла, а другая, сидя на корме в позе индейца, плывущего через пороги, пользовалась веслом, как рулем. Так как гребла только одна из нас, мы ползли со скоростью баржи, идущей по каналу извилистым курсом змеи. Во всяком случае, чей бы дух ни покровительствовал лодке, он твердо решил шутить с нами, используя для этого не тухлые яйца, а сильные приливные течения.

И все же наконец мы стали свободны, могли в любой час отправляться в деревню, были избавлены от необходимости выслушивать дикие взвизгивания домашних слуг и освободили хозяина плантации от неприятных переживаний.

Как приятно иметь собственную экспедиционную яхту!

Вот уже неделя, а то и больше, как не возникает никаких проблем. Каждое утро мы встаем с восходом солнца, а в семь тридцать с американской пунктуальностью плывем на тот берег лагуны. Маргарет гребет изо всех сил; я правлю привязанным рулевым веслом, зажав его коленями, а руками выбираю забрасываемые в воду лески с крючками. Мы захватываем с собой завтрак, состоящий из консервов, хотя предпочитаем свежую рыбу, которую жарим на коммунальном очаге. Местные жители тщательно проверяют наш улов, так как среди рыб попадаются ядовитые или те, на которые наложено табу. Надо отдать справедливость, что пропущенная нашими контролерами рыба изумительно вкусна. Кстати, должна заметить, что мы долго не могли понять, почему здешние европейцы питаются дорогостоящей консервированной рыбой, в то время как здесь прорва свежей. Мы ели свежую рыбу до тех пор, покуда она буквально набила оскомину. Об этом я расскажу потом, когда буду описывать наши очередные затруднения, и тогда всем станет ясно, почему необходимо питаться консервированной рыбой.

В одно прекрасное утро по дороге к месту работы нам повстречался наш дальний родственник, живущий в этой лагуне, аллигатор, которого мы считали досужим вымыслом. Оставляя за собой полосу бурлящей воды, он спешил, высунув из воды надбровные дуги, ноздри и бугорки спинного хребта. Мы с уважением поклонились ему и уступили дорогу, но он не обратил на нас ни малейшего внимания.

В деревне нас встречал староста, вытаскивал лодку на песок и провожал до своей хижины, в тени которой мы работали.

Мы начали писать портрет местного юноши Майка, крайне напоминавшего «Персея» Челлини, отлитого из потемневшей меди. Телосложением Майк был характерным представителем молодых жителей лагуны: высокий, изящный, гибкий, со стальной мускулатурой. Он был широко распространенным типом новообращенного христианина, и по воскресеньям, когда в деревенском молитвенном доме шло богослужение, прекрасный Майк был запевалой хора. Мотивы распеваемых псалмов казались знакомыми, но исполнялись они синкопированно, и мы не могли определить, является ли это вымыслом деревни или творческой фантазией своеобразной натуры Майка. Слова псалмов были переведены на местный язык, и все посетители молитвенного дома, где по одну сторону сидели мужчины, а по другую — женщины со спящими или сосущими грудными младенцами, мирно дремали в перерывах между двумя джазовыми исполнениями псалмов.

Помимо всего, Майк был сыном настоящего охотника за черепами, достаточно удачливого, иначе он не дожил бы до того, чтобы стать отцом. Наше знакомство с Майком произошло в молитвенном доме, и Майк, несколько смущенный присутствием на богослужении белых посетителей, взял первую ноту псалма так высоко, что прихожане, напрягая голосовые связки, зажмурили глаза и с набухшими на шеях жилами заверещали фальцетом. Когда мотив достиг наиболее высоких нот, которые аудитория безуспешно пыталась взять, раздался всеобщий хохот… Только Майку было не до смеха; он ужасающим голосом довел псалм до конца, исполняя его соло.

Отношение деревни к искусству было очень своеобразным. Каждый мазок кисти, все более и более завершающий сходство портрета с оригиналом, бурно приветствовался всеми наблюдателями. Мы полагали, что восклицания носят невинный характер, однако наши модели принимали их слишком близко к сердцу и рассматривали как насмешки. В ряде случаев застенчивые молодые люди поступали так же, как и во всем мире: они отказывались позировать, боясь показаться смешными. Застенчивость Майка значительно превосходила застенчивость других, но наряду с этим у него была настойчивость, выражавшаяся в непреклонном желании увидеть себя изображенным на полотне. Помимо всего, он был художником и притом отличным, хотя и не замечал связи между своим искусством и нашим; это мы заметили, когда попросили Майка нарисовать наш портрет. Майк был резчиком по дереву, а точнее — плотником, выдалбливающим и украшающим лодки. Это мастерство он перенял от своего отца, а тот у своего деда, дед от прадеда, и истоки мастерства теряются в дымке прошлого.

Отношение меланезийцев к профессиональным художникам представляло для нас огромный интерес. Профессиональными художниками являются резчики по дереву и изготовители масок, которых нанимают на работу точно так же, как это делается у нас. Результат их творчества пользуется уважением, но ни местные жители, ни сами художники не признают за людьми искусства права на специальные привилегии, как это обычно происходит у нас. Здешние художники обязаны наряду с прочими жителями деревни выполнять обычные работы, помогать другим строить дома, расчищать заросли под огороды, ходить на охоту, ловить рыбу и действовать так же, как остальные обитатели, лишенные художественного дарования. Весьма вероятно, что такое приравнивание художников к остальным жителям объясняется более широким распространением среди меланезийцев способностей к изобразительному искусству. Все Деревенские жители, будь то мужчины или женщины, собственноручно изготовляют украшения, носимые ими ежедневно, а также производят предметы домашнего обихода, резные чаши из дерева и глиняную утварь. Предметы, предназначенные для празднеств или общественного пользования, изготовляются только профессиональными художниками. Подражание предметам, изготовленным профессиональными художниками, считается недопустимым и даже табу, это указывает на то, что профессиональные художники общаются с духами, когда делают танцевальную маску или изображение тотема. Этим как бы подчеркивается, что профессиональный художник имеет право на некоторое внимание. Соблюдение обрядов, связанных с резьбой по дереву, является секретным и передается наряду с мастерством из поколения в поколение только старшему сыну. В ряде случаев резчики по дереву являются не художниками, а ремесленниками, так как резьба ведется на протяжении столетий по строго установленным шаблонам. Есть предметы, для которых выдумывать или вводить новые формы строго запрещено.