Он научился подрезать деревья, и зимой, когда они простирают к небу хаотически сплетенные ветви и словно молят придать им более разумную форму, чтобы легче было весной зацвести, украситься листьями и плодами, Козимо предлагал свои услуги окрестным садоводам. Он хорошо знал свое дело и брал за работу совсем немного, так что не было ни одного арендатора или садовода, который не обращался бы к нему за помощью, ‘ И нередко можно было видеть, как в кристально чистом утреннем воздухе, широко расставив нога и закутав шею шарфом, брат вскидывал садовые ножницы и — раз, раз! — безошибочными движениями обрезал засохшие ветки и побеги. Столь же искусно действовал он, вооружившись ножовкой, в парках среди красавцев деревьев, призванных давать людям прохладу, и в лесах, где, сменив могучий топор дровосека, годный лишь на то, чтобы рубить под корень вековые дубы, на легкий топорик, умело работал наверху, среди ветвей.

Одним словом, любовь к деревьям, как всякая истинная любовь, научила его быть беспощадным и одновременно добрым, научила ранить и резать, чтобы дерево могло расти и хорошеть. Конечно, обрубая ветки и прореживая заросли, он заботился не только об интересах землевладельца, но и о собственных интересах путешественника, которому нужно расчистить свои воздушные пути; поэтому сучья, служившие ему мостом между двумя деревьями, он старался не только уберечь, но и дать им набраться силы за счет других — тех, что он срезал секатором. Своим искусством он сделал природу Омброзы, с самого начала благосклонную к нему, еще благосклоннее: он сумел стать другом и ближнему своему, и природе, и самому себе. Преимуществами столь мудрых действий Козимо воспользовался уже в преклонном возрасте, когда удобная форма деревьев все больше восполняла недостаток былой ловкости и силы. Но едва пришло нам на смену поколение людей неразумных, забывающих в своей алчности о будущем, не любящих ни природы, ни даже самих себя, как все изменилось: теперь ни Козимо, ни кто-либо другой уже не сможет шествовать по деревьям.

Хотя число друзей Козимо возрастало, он успел нажить себе и врагов. Лесные бродяги после обращения Лесного Джана и его дальнейшего падения и гибели затаили на Козимо злобу. Однажды ночью, когда брат спал в лесу в своем меховом мешке, подвешенном к ясеню, его вдруг разбудил лай верной таксы. Он протер глаза и увидел свет, который шел снизу, где у самого подножия горел огонь и языки пламени уже лизали ствол дерева. Лесной пожар! Кто его устроил? Козимо хорошо помнил, что в тот вечер он даже не вынимал огнива. Значит, это дело рук тех негодяев! Они хотели не только спалить лес и поживиться потом дровами, но также свалить всю вину на Козимо, а если удастся, и сжечь его живьем.

В первую секунду Козимо думал не о грозившей ему опасности, а лишь о том, что все его бескрайнее царство тайных дорог и убежищ может погибнуть, и это страшило брата больше всего. Оттимо-Массимо, чтобы не сгореть, уже убегал из лесу, беспрестанно оборачиваясь и отчаянно лая: огонь распространялся все дальше, охватывая подлесок.

Козимо не растерялся. На ясень, служивший ему убежищем, он еще раньше перенес множество разных вещей, и среди них бочонок оршада, чтобы летом утолять жажду. Он подобрался к бочонку. По ветвям ясеня удирали встревоженные белки, из гнезд вылетали птицы. Козимо схватил бочонок и собрался уже выдернуть затычку и полить ствол ясеня, чтобы спасти его от пламени, как вдруг подумал, что огонь уже охватил траву, сухие листья и кусты и вскоре перекинется на соседние деревья. Козимо решил рискнуть: «Пусть уж лучше сгорит один ясень! Если мне удастся облить землю вокруг, куда огонь еще не добрался, я остановлю пожар».

Выдернув затычку, брат принялся поливать землю по Кругу, направляя струю на самые дальние языки пламени, пока не потушил их. Теперь огонь встретил на своем пути мокрую траву и листья и уже не смог пробиться дальше. С ясеня Козимо перепрыгнул на росший неподалеку бук. И как раз вовремя: подгоревший снизу ствол рухнул в огонь под отчаянный писк несчастных белок. Но удалось ли Козимо окончательно загасить пожар? Искры и язычки пламени уже перелетали на соседние кусты: понятно, узенький барьер из мокрой травы и листьев не сможет долго преграждать путь пожару.

— Горит! Горит! — что есть мочи закричал Козимо. — Пожа-а-ар!

— Что случилось? Кто кричит? — раздались голоса. Неподалеку была угольная яма, и друзья Козимо, угольщики-бергамасцы, спали в своем бараке.

— Пожар! На помо-о-щь!

Вскоре все холмы огласились громкими криками. Это угольщики со всех сторон перекликались на своем непонятном наречии. И вот уже они сбегаются к месту пожара.

Лес был спасен.

Эта первая злонамеренная попытка устроить пожар и лишить брата жизни должна бы убедить его держаться подальше от леса. А он, напротив, стал думать о том, как бы сберечь лес от огня. Лето в тот год выдалось жаркое и сухое. В прибрежных лесах, где-то в стороне Прованса, полыхал гигантский пожар. Ночью с гор были видны отсветы пламени, похожие на последние сполохи вечерней зари. Воздух был душный, кусты и деревья, утопая в зное, казалось, готовы были вспыхнуть как порох. Ветер словно нес пламя в наши края, и, займись у нас случайно или по злому умыслу пожар, весь прибрежный лес заполыхал бы как один громадный костер. Омброза жила в постоянном ожидании опасности, словно крепость с соломенной крышей, осажденная врагами-поджигателями. Даже небо было насыщено пламенем: каждую ночь по нему проносились падающие звезды, и мы боялись, что они упадут прямо на нас.

В эти дни полной растерянности Козимо закупил множество бочонков и, наполнив их водой, установил на верхушках самых высоких деревьев, господствовавших над долиной. Ведь доказано, что пользу, пусть и небольшую, они могут принести. Не удовлетворившись этим, он начал изучать режим пересекавших лес ручьев, сильно обмелевших в то лето, и ключей, из которых сочились теперь лишь тоненькие струйки воды. Он решил посоветоваться с кавалер-адвокатом.

— Ну да! — воскликнул Энеа-Сильвио Каррега, хлопнув себя ладонью по лбу. — Водоемы! Плотины! Надо составить планы!

Он кричал, подскакивал от восторга, в голове у него уже роились тысячи идей. Козимо посадил его делать расчеты и чертежи, а сам призвал владельцев лесных уго-дкй, подрядчиков, промышлявших рубкой общинных лесов, дровосеков и угольщиков. Все вместе под началом кавалер-адвоката, которому волей обстоятельств пришлось командовать людьми и не отвлекаться, и Козимо, руководившего работами сверху, они вырыли небольшие водохранилища, так что, где бы ни вспыхнул пожар, рядом можно было немедля установить насосы.

Но и этого было недостаточно, предстояло еще создать пожарные дружины, которые в случае опасности встали бы цепочкой и, передавая ведра с водой из рук в руки, сумели бы загасить пламя раньше, чем оно распространится по лесу. И вскоре создано было своего рода ополчение, несшее дозорную службу и совершавшее ночные обходы. Добровольцев набирал Козимо из числа крестьян и ремесленников Омброзы. Сразу же, как это бывает в любом добровольном содружестве, возник дух товарищества и соревнования между отрядами, и все готовы были на самые трудные дела. Козимо тоже почувствовал новый прилив сил и бодрости; он открыл в себе способность сплотить людей и возглавить их — способность, которой он, к счастью, никогда не злоупотреблял и пользовался лишь в редчайших случаях, когда необходимо было добиться важных результатов, а потому его начинаниям всегда сопутствовал успех. Он понял, что содружество делает человека сильнее, являет всем Лучшие качества каждого и дает почти недоступную тем, кто живет в одиночку, счастливую возможность увидеть, сколько вокруг хороших, честных людей, ради которых стоит стремиться к добру. Тогда как с теми, кто живет в одиночку, чаще происходит обратное: они видят худшие стороны человеческой души, заставляющие их постоянно держать руку на эфесе шпаги.