В этот раз болтовней Лерст заработал не благодарность в виде горсти огурцов, а крепкий подзатыльник от Хередана.

— Скажите, пожалуйста, дагастур, а не находили ли в капище каких-нибудь странных следов?

— Следов не находили. А вот на одной из стен был странный подтек. Черный, как копоть. С тех пор как… с тех пор как мой отец — бог Фелитан — умер, мы больше не заходим в капище. Хотя, я оговорилась. Он не умер, скорее, впал в долгий сон. Не отзывался, не двигался… И потом пришел к моей матери во сне. Она уже старая женщина, но сумела слово в слово передать пожелание Фелитана. Мы сделали так, как он просил. Я своей рукой лишила его жизни. Бог по-прежнему с нами, мы чтим его, хотя теперь не можем с ним разговаривать и внимать мудрости.

— Я окончательно запутался, — признался Хередан. — Он мертв — но не мертв? Как такое возможно?

— Боги могут все! — повысила голос дагастур. — А мой отец был могуч! Он веками одаривал свой народ такими снами, после которых даже самый черный день забудется, а утро покажется прекраснейшим на свете. Фелетан сказал моей матери, что у нас нет выбора: либо вскоре он сдастся какой-то непонятной порче и сведет нас с ума, либо же мы поступим так, как он попросил: заключим его силу в сосуд из глины и закопаем посередине поселения.

— А вы не думали, что если он просто умрет и сила его покинет тело, то не сможет изводить вас кошмарами и уж подавно не сведет с ума? — спросил Ард. — Выпустите его силу из сосуда — и пусть летит, куда вздумается.

— Святотатец! — вскричала она, разом растеряв всю доброжелательность. — Да как ты смеешь даже помыслить об этом?! Воистину ночью добрые гости не приходят.

— Не гневись, дагастур, — Хередан поклонился. — Юнец погорячился. Это свойственно юности. Все мы болтали глупости в годы, когда считали себя умнее других.

— Ты прав, воин. Я не держу на него зла.

Они решили выезжать немедленно. Ард призывал спутников к тому, чтобы попытаться помочь несчастному народу, но в этот раз его не поддержала даже Рэйхе.

— Это их дело, — отрывисто бросил горец, взбираясь на козлы. — Они не знают другой жизни, кроме как под сенью мудрости своего Фелетана. Даже если он будет туп, как пробка, люди продолжат в него верить. Потому что так тянулось сотни лет. И вообще — ты-то откуда знаешь, что можно сделать с тем сосудом? Разбить? Утопить? Увезти в далекие края? А вдруг как дух вырвется на волю и начнет терзать не только свой народец, а всю Гаргию?

— Ты прав, Хередан, — вздохнул Ард. — Прав. Не буду спорить. Пока что мы слишком мало знаем про бессмертных. Но, думаю, когда-нибудь узнаем достаточно, чтобы помогать нуждающимся.

— Если они и вправду нуждаются, — сказала Рэйхе. — Быть может, им и так хорошо?

Ард вспомнил Сайнарию. Веселую, грустную, талантливую скрипачку. И то чудовище, что нарисовал кошмар. Светлый образ в его памяти навсегда был запятнан, и кто-то должен за это ответить. Не сегодня, но — когда-нибудь…

Деревня напоминала горошину, затерявшуюся в ворсистом ковре холмов. Бурьян кое-где достигал в высоту человеческого роста, так что найти поселение оказалось непросто. Хорошо, что Ильгар знал ориентиры и сумел отыскать колею, соединяющую Бузину с трактом.

Не часто Ильгару доводилось покидать город. А тут срочным приказом отправили в небольшое поселение, затерявшееся среди многочисленных холмов.

Ему выдали грамоту и коня, сухой паек на дорогу. Во время короткого разговора с офицерами он узнал, что в той деревне произошло убийство. Непростое, ритуальное. Разобраться с тонкостями должен был жрец, стражам надлежало доставить подозреваемых в Сайнарию… если повезет таковых отыскать, и сопроводить жреца. В общем, все это как нельзя лучше подходило для того чтобы развеяться.

За разговором в штабе наблюдал сарлуг. Сопляк даже не потрудился снять шлем в помещении. Наверное, гордился плюмажем из крашеного конского хвоста. Алый цвет — символ принадлежности к ордену Зари.

«Бездельники, — думал Ильгар, разглядывая замысловатые латы и броский плюмаж, — еще и орденов навыдумывали. Соревнуются в доблести… в доблести выглядеть как разукрашенный кубок на пиру, что ли?»

Поглядеть бы на этих хлыщей в бою. Гордецы без выучки и с безумными детскими мечтами, важно именуемыми целями, ничего не знающие о настоящих схватках. Мясо в броне. Ильгар не то что их не уважал, скорее относился снисходительно, как к детям. Впрочем, сарлуги и были избалованными детьми. Первое же серьезное сражение — и многие из них снимут и запрячут латы куда подальше…

Было довольно непривычно вновь оказаться в седле. Пронестись галопом по тракту, овеваемый ветром, вдыхая запахи травы и цветов… Этого, пожалуй, не хватало уволенному десятнику. И он наслаждался каждым мгновением свободы и одиночеством. Но не тем одиночеством, которое одолевало его в юности, когда только оказался в армии, теперь Ильгар никогда не чувствовал себя покинутым и забытым. Знал, что дома ждут. Поэтому мгновения тишины обретали особое очарование, а не привкус горечи.

Он ехал навстречу солнцу, купаясь в ярких лучах. Ночью смотрел на звездное небо, тщетно пытаясь отыскать Северную звезду. Но не мог. Еще не пришло ее время.

Спать не хотелось, поэтому Ильгар просто сидел и думал, глядя в пляшущее пламя. В султанчиках дыма ему мерещилось прошлое. И, сколь бы много он ни думал, ни вспоминал, ничего хорошего не шло на ум. Перед глазами стояли картины боев, кровь, смерть и вечное чувство тревоги.

Дорогую цену платили воины за новый мир…

В ночи дзынькнуло. Ильгар вскинулся. Из оружия у него с собой был топорик и кинжал с клеймом стража города. Потребовался небольшой рывок, чтобы исчезнуть из пятна света вокруг костра.

Ильгар присел, заозирался…

В ответ вновь послышалось дребезжание. Щелчки, скрип, будто и вправду кто-то натягивал тетиву. Спустя мгновение над холмами разлилась мелодия. Страж затаил дыхание. Он уже слышал нечто подобное. Тогда его пожирали отчаяние и ненависть, и этот звук возвестил приход той, что изменила его жизнь.

— Покажись! — он нарочно остановился перед костром, подбросил сухих прутьев. Пламя взметнулось, очерчивая его фигуру. — Не бойся, я не причиню зла!

В ответ лилась мелодия. Она рождалась в воздухе и растекалась над холмами, звеня серебром и золотом. Вздохнув, Ильгар уселся на плащ и поджал ноги. Зажмурившись, погрузился в музыку. Растворился в ней. А она будто унесла стража в другой мир. Туда, где есть лишь блаженство, умиротворение, вечная нега. Где тебя окружают древние прекрасные дубы, где сверкает зеркальной гладью прозрачное озеро и где время застыло.

Утро заставило его усомниться во всем, что произошло ночью. Ильгар даже не сразу вспомнил, где находится и почему спит сидя. Но полоса темных туч и поднявшийся ветерок напомнили, в каком мире он живет, и что здесь все отнюдь не так радужно, как в царстве сна… Он закрепил седло на спине лошадки, навьючил дорожные сумы и забросал костер землей.

Оказавшись у подножия холма, Ильгар оглянулся. На вершине стояла невысокая женская фигурка. Почти эфемерная, она трепетала под порывами ветра и все же оставалась неподвижной.

Он протер глаза. Нет. Показалось. Игра света, ветра и работа воображения. Но музыка… музыку он слышал.

Постоялого двора в Бузине не было. Место, где мужчины собираются по вечерам и судачат за кружкой пива, заменял дом деревенского старосты. Во дворе стояли длинные лавки, над которыми высился навес из плетеной лозы. Опоры увивал дикий горошек, а чуть в стороне виднелась прогалина и обожженные камни костровища.

На лавках сидели мужчины самого разного возраста. Они оглядывались на Ильгара, за которым по пятам бежала стая деревенских собак. Псы заливисто лаяли, но ни один не посмел укусить чужака.

В воздухе звенело от туч комаров и мошкары. Пахло табаком, кислым пивом и чесноком.

Стоило появиться возле стола Ильгару — разговоры тут же смолкли. На него уставилось двенадцать пар глаз. Не с неприязнью — изучающе.