Навстречу новой жизни увозил нас поезд, громыхавший на стыках рельсов.

… На гранитной набережной Невы, в здании с корабельной мачтой над белыми колоннами портика нас обучали и воспитывали. Через несколько лет мы стали командирами военно-морского флота и отправились на корабли продолжать службу.

Потом война вторглась в нашу мирную жизнь. Мое поколение еще не знало войны. В первую империалистическую мы под стол пешком ходили, а многих из нас и на свете не было. Грозы гражданской войны прошли задолго до нашей юности. И лишь теперь мы готовились применить свои теоретические знания на практике. Учились тому, чего нам не хватало, проходили боевую школу, били врага так, как только можем, не жалея своих сил и своей жизни, стараясь оправдать доверие Родины и ее великого кормчего товарища Сталина.

… Неожиданно дверь кабинета командующего открылась, и оттуда, беззвучно ступая по коврам, вышел капитан 2 ранга Виноградов. Он объявил мне, что через десять суток, которые отводятся на ремонт, подводная лодка должна быть готова к новому походу. Деловой разговор был закончен.

Я получил разрешение отправиться на лодку, дать указания о ремонте.

Проходя мимо своей квартиры, я не удержался и зашел на минутку домой — я не был там целый месяц. Открыл дверь. Теплым и немного застоявшимся воздухом пахнуло на меня. Я стоял в знакомой, уютно убранной комнате, где полгода тому назад жила моя семья. Все стояло на своих обычных местах и живо напомнило мне тихие вечера, когда в свободные от службы часы я приходил домой, отдыхал и занимался. Сейчас здесь царило непривычное безмолвие. Со стены смотрела забавная мордашка дочери Светланы, мне стало тоскливо. Я подошел к столу, где под стеклом хранились семейные снимки; защемило сердце. Где вы теперь, мои родные? Постояв в раздумье, я вышел из дому и направился на пирс, где в любое время дня и ночи жизнь била ключом. Мои грустные воспоминания мало-помалу рассеялись…

Сильный шторм не прекращался несколько суток подряд. Все это время мы находились в море. Огромные пенящиеся валы поминутно обрушивались на корабль, но всякий раз маленькая стальная надстройка стряхивала с себя ослепительно белую пену и снова проглядывала среди бушующего моря. Особенно тяжело приходилось верхней вахте. Каждые полтора-два часа заступала новая смена. Чтобы не смыло за борт огромной океанской волной, приходилось крепко привязываться веревками к прочным металлическим стойкам.

В такой шторм нередко прочно приваренные леерные стойки ломаются, как спички. Нетрудно поэтому представить положение человека, который стоит на мостике и на которого непрерывно обрушиваются новые и новые водяные валы огромной силы.

Сигнальщик-рулевой Федосов с трудом держался за поручни ограждения мостика. Лицо его было мертвенно-бледным. Напрягая остатки сил, он медленно обводил глазами горизонт. Чувство долга заставляло его не заикаться о смене. Он хорошо знал, что Хвалов — его единственный напарник — находится сейчас в лодке и, привязавшись к койке, лежит в полузабытьи, также до нитки мокрый. Не раньше чем через час он снова выйдет наверх…

Вот уже несколько часов я несу вахту на мостике. Из-за сильных ударов волны держать лодку на курсе трудно; приближенно вычисляется скорость хода, и совершенно неизвестен дрейф. Густая облачность не дает определить свое место астрономическим способом — сильно усложняет счисление пути.

С такой работой молодому штурману не справиться, даже если бы он не укачался и не лежал в безжизненном состоянии.

Эту работу я могу доверить только своему помощнику, но зато большую часть времени верхнюю офицерскую вахту приходится нести самому.

Порывистый декабрьский северо-западный ветер ледяным панцырем оковывает лицо, вызывая острую боль в глазах. Бели нужно что-либо сказать, с большим трудом двигаешь губами. Наглухо застегнутый воротник полушубка, поверх которого натянут плащ, не спасает от воды. С каждой новой волной ледяные струйки стекают по телу, задерживаясь у пояса. Плечи и поясница ноют под тяжестью толстой, набухшей от воды, одежды. Руки покраснели и опухли, пальцы на руках и ногах отказываются повиноваться, хотя руки одеты в меховые рукавицы. Тело оцепенело. Видя, как быстро теряет силы сигнальщик Федосов, приказываю нижнему вахтенному помочь Федосову отвязаться и спуститься вниз.

Меня сменяет помощник. Внизу я привязываюсь к дивану, но это не помогает, все равно несколько раз падаю на палубу. Тяжелый сгустившийся воздух вызывает рвоту и головокружение. Резкие крены заставляют мускулы напрягаться, и это непрерывное напряжение вызывает ломоту во всем теле.

На ногах стоит только нижняя вахта. Люди держат перед собой ведра и время от времени сплевывают в них, ни на миг не отрывая глаз от контрольных приборов.

Конечно, мы могли сейчас уйти под воду и некоторое время быть в относительно спокойном состоянии, но надо экономить электроэнергию. Кроме того, имея небольшую скорость, даже в надводном положении мы слишком долго будем идти в район, где нам предстоит нести боевую службу.

Только на пятые сутки шторм несколько стих. Но здесь нас постигло новое испытание. Мы шли ночью. Вдруг при слабом проблеске луны, показавшейся на несколько мгновений среди разорванных туч, сигнальщик обнаружил прямо по носу корабли, в расстоянии нескольких метров от лодки, огромный шаровой предмет.

— Мина! — успел крикнуть он.

Услышав голос сигнальщика, я дал команду на руль, чтобы изменить курс лодки, и, вытянув голову вперед, потянулся к машинному телеграфу. Нос лодки покатился влево, и мы увидели, как на гребне волны покачивалась тускло освещенная черная полусфера. Волна гнала ее прямо на нас. Видя, что лодка быстро приближается к мине, я приказал задраить переборки. В этот момент казалось, что мина неизбежно ударит о корпус лодки. То поднимясь из воды, то снова скрываясь в белой пене, она быстро приближалась к нам. Наконец наступил решающий момент: волна бросила мину на нас, но на расстоянии каких-нибудь пяти-шести метров от кормовых отсеков ее снова подхватило волной и отбросило назад.

Малая поступательная скорость и своевременная команда на руль позволили нам избежать катастрофы.

… С утра установилась хорошая погода, был полный штиль, хотя видимость попрежнему оставляла желать много лучшего. Насколько приятен штиль в надводном положении, настолько нежелателен он для корабля, несущего боевую службу под водой. Надводному кораблю в такую погоду гораздо легче обнаружить атакующую лодку по буруну от перископа или по следу выпущенных торпед. Командиру подводной лодки приходится прилагать много усилий, чтобы скрыть свое маневрирование. Понятно, что с приближением лодки к противнику опасность возрастает, и от команды требуется большой опыт и искусство в маневрировании. Еще хуже обстоит дело с плаванием под водой вблизи берегов противника. Береговые посты зорко наблюдают за морем, и стоит лодке чем-нибудь себя обнаружить, как все дело будет испорчено. Либо лодку начнут преследовать, либо корабли изменят маршрут, и дальнейшее пребывание лодки на позиции станет безрезультатным.

… Несколько дней, проведенных на позиции, позволили нам обстоятельно изучить район, в котором мы находились впервые.

Наступило 5 декабря 1941 года — всенародный праздник — День Сталинской Конституции, и, вполне естественно, каждому из нас хотелось чем-то отметить этот день.

Мы погрузились и маневрировали не далее полутора-двух миль от берега врага, лишь изредка, на короткое время, подымали перископ.

— Эх, потопить бы транспорт тысяч на десять тонн, — говорили матросы.

— Да, хороший был бы подарок Родине, — согласился я, подымаясь в рубку, так как подходило время всплытия.

Скоро я поднял перископ.

Вдруг жесткий металлический удар по корме заставил меня опустить перископ. Это произошло неожиданно, и я в первый момент не понял, что случилось. По нашим данным, мин в этом районе обнаружено не было, правда, они могли появиться теперь. Мелькнула мысль — лодка замечена с берега и обстреляна. Это было тем более вероятно, что в это время, благодаря течению, мы оказались к берегу ближе, чем сами того хотели. Я с нетерпением ждал доклада.