— Уйдем, ваше высокоблагородие, ей-богу, уйдем! — крикнул Егор.

— Разрежь веревку на руках, — прохрипел есаул. Вытащив нож, Егор повернулся к нему.

— Трохи подвиньтесь, — сказал он. — Ваше высоко… — И вдруг упал на есаула, заливая его липкой, теплой кровью. Выстрел Филатов услышал потом, а может быть, это были другие выстрелы. Лошади, потеряв управление, понесли, но скоро правая упала, сломав дышло, пролетка перевернулась, и есаул полетел на дорогу, сильно ударившись головой.

Он пришел в себя в тюремном госпитале в Екатеринодаре. Около его кровати, как тогда в станице Пашковской, снова стоял остроносый парень.

— Очнулся? — спросил он, увидев, что есаул открыл глаза. — Ну, теперь мы с тобой поговорим, сволочь! Ты нам за Никандрова ответишь.

Есаул стиснул зубы. На следствии он отказался отвечать на вопросы. Но его ответы не очень были нужны. Жители рыбачьего поселка около Анапы, который, оказывается, назывался Вторая Рота, опознали его, а факт убийства чекиста Никандрова был налицо. Поэтому революционный трибунал через неделю после того мартовского дня вынес приговор: расстрелять бывшего есаула Ивана Филатова как белого карателя и убийцу.

Выслушав краткий приговор, есаул посмотрел в лица сидевших перед ним судей. Грубые обветренные лица солдат, каких он бесчисленное количество раз видел в строю, посылал на смерть, какие на протяжении всей его тридцатидвухлетней жизни обращались к нему с почтительным вниманием. Теперь же они решали вопрос его жизни.

Филатов очень хотел бы сказать своим судьям, что, когда на эту землю придет барон Врангель в союзе с англичанами, с чертом, с дьяволом, он утопит в крови всех, кто посмел поднять руки на своих господ. Но есаул Филатов ничего этого не сказал. Он кашлянул и внезапно охрипшим голосом произнес:

— Если бы ваши хамские морды попались мне, я бы вас четвертовал!

— Уведите осужденного! — спокойно сказал председатель трибунала.

Есаул Филатов, сохраняя твердую уверенность в том, что будет отомщен, отправился в камеру смертников ожидать приведения приговора в исполнение. О помиловании он не просил.

— Они, брат, в бирюльки с нами играть не собираются, — говорил Николаев, меряя шагами свой кабинет, почти пустой, но застланный неизвестно откуда взявшимся здесь истертым ковром. — Ясно, что эти налеты, ограбления, покушения, с которыми мы имели дело в последние месяцы, пока цветочки. Подготовить новый десант — вот их главная задача. Сколько бы мы ни ловили этих недобитых деникинцев, сколько бы ни разгоняли банд, угроза не минует, пока существует у нас под носом этот их штаб, пока у них есть связь с Врангелем в Софии.

Николаев остановился перед Федором Зявкиным, сидевшим у стола.

— Вот ты, как руководитель Дончека, можешь сказать, что на сегодня среди массы казачества есть антисоветские настроения?

Федор, молодой широкоплечий человек с темными, ровно подстриженными усиками, провел ладонью по широкому лбу. Умные темные глаза его, обведенные синими кругами от вечного недосыпания, остро смотрели за окно.

— Нет, — сказал он и отрицательно покачал головой. — Нет никаких таких настроений у массы казачества. После отмены разверстки трудовой казак целиком за нас. И воевать людям надоело.

— Вот, — сказал Николаев, — но теперь смотри — приезжает в станицу бывший царский генерал, устраивает сбор казаков и говорит: братья казаки, отечество, родина в опасности — и несет дальше всякие высокие слова. Человек тридцать из ста поднимет наконец. Это факт — поднимет!

Зявкин встал.

— Что ты меня все агитируешь, Николай Николаевич? Эту обстановку я не хуже тебя знаю. Ты мне вот что лучше скажи. У белого подполья многолетний опыт, там и контрразведка и охранка. А у наших сотрудников?

Федор зашагал по кабинету, задел ногой за дыру в ковре. Николаев засмеялся.

— Сколько раз просил ребят: выбросьте вы эту рвань из кабинета.

Они помолчали.

— Ну так вот, вчера я опять разговаривал с Москвой, с Артузовым. Несколько дней назад он направил в помощь из Астраханской ЧК одного опытного сотрудника из интеллигентов, проверенного.

— Об этом я знаю. Не хотел раньше времени говорить тебе, — ответил Николаев. — Не знал, как ты отнесешься. Поручил кому-нибудь встретить этого товарища?

— Воронову поручил. Пусть поселит его где-нибудь в городе. К нам этому товарищу ходить не следует, в городе его не знают, и хорошо.

— Ну вот, — перебил его Николаев, — жалуешься, что людей нет. Ведь ты же сам прирожденный подпольщик!

— Спасибо белой контрразведке, — ответил Федор, — кое-чему научили в семнадцатом, восемнадцатом и девятнадцатом годах. А людей знающих все-таки не хватает, и этот товарищ — как его, Лошкарев? — будет нам очень кстати.

Николаев согласно кивнул головой.

— Давай расскажи теперь, как у тебя с планом, есть что-нибудь?

— Без малого — ничего, — вздохнул Зявкин, открывая папку, на обложке которой синим карандашом было написано всего одно слово: «Клубок».

— Смотрели мы снова все дела за последнее время. Как бы хоть за что зацепиться. Помнишь убийство в Братском переулке?

— Ну еще бы! Это из назаровской банды публика. Так ведь их осудили уже?

— Вот тогда во время облавы был арестован некто Попов, Юрий Георгиевич. Оружие при нем было, крупная сумма в валюте. Мануфактуру скупал. Выяснилось — бывший сотник, состоит в банде некоего Говорухина и послан в Ростов.

— Не томи, — сказал Николаев. — Сейчас-то он где? Небось расстреляли?

— Да нет, сидит голубчик в тюрьме и пишет покаянные письма. Прочел я их, вот они. — Федор вынул из папки небольшую пачку листов, исписанных неясными карандашными строчками. — Я тебе вкратце расскажу: был он эсером, это еще в студентах. А сам — сын здешнего ростовского врача. На фронте был. Потом вернулся в Ростов, по настоянию друзей и папаши примкнул к Корнилову, участник «ледяного похода». В Деникине, как он сам пишет, разочаровался, верил Врангелю, но и тот, говорит, обманул надежды. Бросили его в Керченский десант, а после, считая, что иного хода ему нет, он примкнул к банде этого Говорухина.

— А в Ростов зачем заявился? — спросил Николаев.

— Объясняет, что послали его за мануфактурой, — оборвались казачки. Валюту получил от самого Говорухина. Я допрашивал его еще раз. Похоже, что ничего не скрывает. Я его спросил: «И как же это не совестно вам, офицеру, тряпки скупать?» — «Эх, — говорит, — комиссар, мне бы только в Ростов. Одичал я в камышах. И еще рассчитывал, что за границу удастся уйти».

— Ну, за границу это не так просто, если в одиночку.

— Обещала ему тут помочь одна особа, некая Анна Семеновна Галкина.

Федор открыл следующую страничку в папке.

— Бывшая медицинская сестра в госпитале, где работал папаша Попова. Живет, между прочим, рядом с нами на Малой Садовой. Вот она и сказала сотнику, что есть у нее связи с надежными людьми, которые могут и за границу отправить, и еще многое что сделать.

— Так-так. — Николаев заинтересованно присел к столу. — А что за люди?

— Попов говорит, будто у него создалось впечатление, что Галкина связана с какой-то организацией. Однажды встретил у нее есаула Филатова, про которого слышал, что тот состоит в каком-то подпольном штабе. Пробуем установить, пока не знаю.. Вот я и думаю, что от этой Галкиной должна быть какая-то цепочка…

В дверь постучали. Секретарь Николаева заглянула в кабинет.

— Здесь товарищ Воронов, — сказала она. — Разыскивает вас, Федор Михайлович, говорит — по срочному делу. Я ему сказала, что вы заняты, но он… — Секретарша пожала плечиками, не найдя нужного слова. А за спиной у нее уже виднелась кудрявая голова сотрудника разведки Дончека Павла Воронова.

— Вот же, здесь он, — сказал Воронов, осторожно отстраняя секретаршу. — Говорю же — срочно!

Николаев примирительно махнул рукой:

— Ну, заходи, что там стряслось?