— Скоро проверим.

— Как?

— Думаю, нам должен попасться указатель.

Указатель вскоре действительно попался — вместе с раскинувшимся подле него сенокосным лугом. Таша только вспомнила, что в Равнинной сенокос начинается седьмого, а их с луга уже радостно окликали деревенские, не так давно кончившие сгребать сено в валы и как раз прервавшиеся: кто на поздний обед, кто просто на отдых. Разнаряженные в ситцевые платья девицы прервали заведённую песнь, парни в пёстрых рубахах убрали от губ флетни. Почтенный седобородый старец, — деревенский староста, как выяснилось, — прокряхтевшись хорошенько, согласно законам гостеприимства прокричал усталым путникам приглашение присоединиться к их отдыху и не побрезговать скромной деревенской трапезой, отведав пшенки с маслицем. Лошади, если надо, корма зададут, а уж напоят так точно…

После секундного раздумья Таша кивнула дэю, дожидавшемуся её решения — и пару минут спустя уже уплетала за обе щеки пшеничную кашу под жалостливыми взорами деревенских баб: в Прадмунте соседкам тоже только дай было поохать о её нездоровой худобе, бледности да прозрачности. Звёздочка, охотно выхлебав предоставленное ей ведро воды, с высочайшего позволения старосты целеустремлённо направилась к сенным валам — каждый в сажень высотой. Дэй от пшенки отказался, однако колодезной водички с ломтём свежевыпеченного хлеба вкусил с удовольствием, после чего вступил в разлюбезную беседу с деревенскими мужиками во главе со старостой.

— Откуда и куда путь держите, святой отец? — спросил один.

— Из Озёрной в Заречную направляемся.

Мужики закивали, вполне удовлетворённые ответом.

— А девочка вам кем приходится? — вдруг поинтересовался староста.

— Племянницей, — без промедления отозвался дэй, заставив Ташу поперхнуться пшенкой.

"…а чего ты хотела, — фыркнул тоненький голосок, — честного "случайная попутчица" и косых взглядов в ответ?"

— Из господ, видать? — продолжил старик. Видимо, шёлковое платье и бархатный плащ, — даже в столь ужасном дорожном состоянии, в каком они ныне пребывали, — произвели должное впечатление.

Дэй кивнул. Староста задумчиво потеребил длинную бороду и прокашлял:

— Мар, а Мар!

Полная темнокудрая девица в алом сарафане прервала прицельное перебрасывание шутками с молодыми людьми, баранами толпившимися вокруг:

— Да, дедушка?

— Порадуй знатных гостей песней какой-нибудь. Не из народных, а из легенд старинных… или из своих… Маришка у нас песни складывает, — с нескрываемой гордостью пояснил старик, — видать, в племянницу мою, свою тётку-менестреля пошла. Недаром та и лютню свою ей оставила, когда померла… Пара менестрелей, которые к нам забредали, Мару в ученицы забрать порывались, только я не отпустил — она одна у меня осталась. Детей всех раньше срока смерть прибрала, из внуков только она… Вот как и меня смерть навестит, пускай идёт, куда захочет. Недолго ждать осталось.

— Не девичье это занятие, по тавернам разгуливать, дома-семьи не имея, — буркнула Ташина соседка, — грузная баба в синем головном платке, — но её никто больше не слышал и не слушал.

Маришка ломаться не стала, только попросила кого-нибудь сбегать за лютней. Отослали юркого мальчонку: тот обернулся минуты в три, казалось, даже не запыхавшись. Осторожно и бережно, как величайшее сокровище, передал лютню хозяйке, и девушка, подкрутив колки, приласкала пальцами струны, отозвавшиеся нежной россыпью звуков.

Мара запела почти сразу, и органично, как дыхание, вплёлся в переливы мелодии её низкий и мягкий, будто бархатный голос:

Как следы на песке, время смоет минувшие дни —

Только память не ввергнуть в забвенье. Увижу ли снова тебя?

Без тебя мне — лишь тьма, лишь померкшие тускло огни…

Но могу ли тебя я вернуть? Ты в иные подался края.

Даже в самой глубокой ночи светят тысячи звёзд,

Только ярче их всех светит сердце моё. Я сияю во тьме,

Я горю для тебя, и лечу — ведь надежда живёт,

Я взлетаю всё выше — в заоблачный путь, что откроется мне.

Я увижу звезду, что вдруг имя моё назовёт,

Я услышу вновь голос знакомый и песню родную — твою.

Стой. Возьми мою руку. Неси меня в звёздный полёт,

Возврати мне свет солнца и ясное небо. Останься, молю.

Только — ты обернёшься со смехом в глазах, в шаге в ночь…

Мы сияли во тьме: двум огням не дано было слиться в один.

А теперь только ветер холодный несёт меня прочь,

И тот шаг до тебя — дольше жизни и выше зазвёздных глубин.

Истаял в прозрачности вечернего воздуха завораживающий голос, зашевелились, будто ото сна очнувшись, притихшие слушатели, и луг огласил одобрительный шум вкупе с дружными аплодисментами.

— Ну, дала, Маришка, — утирая глаза рукавами, растроганно промолвил староста. — Красота…

— Больно грустная песня-то, — неодобрительно заметила баба в платке.

— Грустная, да… С чего это у тебя такая вот сложилась, а, Мар? — спросил старик.

Девушка, отведя руку от постепенно затихающих струн, лишь плечами пожала:

— Вот так… сложилось. Видно, где-то звёзды так сошлись.

Объяснение всех вполне удовлетворило — всем ведь известно, что каждый менестрель немного пророк. Мол, в колыбели его в лоб целует светлая лори музыки, и эта же самая лори потом нашептывает ему, как и когда сложить новую песнь или уже сложенную исполнить. А лори с их небес виднее, что к чему…

Когда деревенские шумно попрощались со зваными гостями, пригласив заезжать ещё, и принялись группами катить сенные валы к местам, где предполагалось ставить копны, а Звёздочка пустилась в путь, унося двоих всадников в сторону Тракта — Таша была странно задумчивой. Песнь Маришки не давала ей покоя.

Нет, сама песня была прекрасной, достойной звучать в залах княжеских дворцов, но…

"…может, показалось? — с готовностью подсказал внутренний голос. — Ты же лишь пару раз глаза подняла…"

Таша, вздохнув, мотнула головой. В сущности, не всё ли равно? Чему быть, того не миновать… да и смысл этого пророчества, — если это пророчество, — ей всё равно понять пока не дано…

Просто…

Таша готова была поклясться, что песнь свою Мара пела, не сводя взгляда чёрных, без бликов, обсидиановых глаз с её лица.

Форс-мажор как он есть

"Здесь, здесь, здесь!!!", — выскочив из конюшни, Таша готова была петь от радости. Видно, что-то такое было в её лице, отчего даже угрюмый здоровенный мужик-конюх смотрел ей вслед с удивлённой улыбкой, притаившейся в бороде.

"…но-но, не расслабляйся, — резонно заметил внутренний голосок, — думаешь, в Долине ты сыщешь только трёх подобных лоша…"

"Заткнись".

Таша вприпрыжку побежала в трактир. Кажется, "Влюблённая Русалка" — не успела толком вывеску разглядеть…

Дэй простился с ней ещё у трактирных ворот, рассыпавшись в благодарностях и отсыпавшись горстью золотых, так что ничто не мешало Таше приступить к исполнению своего плана. План, собственно, был не то чтобы выработан, но… как-нибудь доработается по ходу дела.

Швырнув на стойку требуемые медяки и почти вырвав ключ из рук сидящей за "вахтой" хозяйки, Таша побежала по длинному коридору в поисках предназначенной ей комнаты. Это здание, в отличие от трактира Равнинной, было двухэтажным…

Тем лучше.

Стрелки часов оттикали тринадцать минут девятого часа вечера.

Захлопнув за собой дверь, Таша провернула ключ в замке. Комната походила на бывшую в "Золотом Драконе" до ощущения дурной бесконечности — будто и не уезжала никуда.

Девушка швырнула сумку на кровать, открыла настежь окно, скинула платье. Опустилась на колени. Сосредоточилась.

…раз…