Вероятно это и есть, говоря языком моих учеников, условие необходимое и достаточное для семейного счастья.

Что же я? Я несколько лет сходила с ума от неразделённой любви, сгорая внутри себя, и продуктами этого горения были стихи:

В проклятом парке все не тает снег

Грач не садится на пустые ветви

Я бесполезно вглядываюсь: нет ли

В пространстве стылом признаков весны

И ухожу, я позабыла всех…

Моих следов подтаявшие петли

Ведут в твои несбывшиеся сны.

И так далее. Неужели мне и в самом деле казалось, что он ничего не видит, а стихи мои, как будто и не для него. Как я узнала те же три года спустя, он всё понял сразу, но вначале не хотел иметь никаких отношений с юной ученицей, сочтя её влюблённость блажью подросткового периода. А потом, потом уже даже неожидаемо, без предупреждения, когда я перестала посещать всякие ЛИТО, наши пути не пересеклись, а врезались друг в друга. Я действительно случайно споткнулась, выходя из вагона метро, и оказалась в его объятиях. Вот так, банально, но весьма действенно. Ещё три года длилось трудное, болезненное, изматывающее нас обоих всеми типами страсти, счастье. Когда мы расставались, он сказал, что никогда не испытывал чувств такой силы, и потому не в состоянии их более выносить, они сжигают его естество. И тогда я решила, если не сумела выдержать любовь этого человека и свою к нему, то никакая другая для меня невозможна. Конечно, через несколько лет я возобновила попытки обрести неземное женское счастье, но либо я не могла ответить, или не хотела, на чьи-то зарождающиеся чувства, либо не отвечали мне. Что ждало меня теперь, точнее, чего ждала я? И честна ли я с Андреем так же, как он со мной? Похоже, да. По крайней мере, сейчас. Разве не приятны мне будут прогулки, беседы, лёгкий, ни к чему не обязывающий флирт. Ничего не обещать, не строить планы, жить мгновением, которое прекрасно. Тогда к чему все эти рассуждения, этот доморощенный психоанализ, более похожий на аутотренинг. Если мне действительно что-то нужно, стану ли сомневаться и задавать вопросы?

К счастью, где-то рядом со мной со скоростью гоголевской брички неслась вторая четверть, станцией назначения наметилось Католическое Рождество, к которому должны быть проверены все работы, проведены зачёты и выставлены, презираемые мною, «объективные» оценки. Я оставалась в школе допоздна, окружённая должниками, тетрадями, журналами, и, слава Богу, поток неотложных дел не иссякал. В конце ноября в моём кабинете меняли светильники, и на пару дней пришлось переместиться в относительно свободный в тот момент класс информатики.

После уроков они втроём ввалились в аудиторию, как всегда не стучась.

– Простите, мы увидели, что здесь открыто.

– А вообще Наина Глебовна разрешила. Нам нужно готовиться к конференции по программированию.

– Конечно, проходите, надеюсь мы друг другу не помешаем.

Они переглянулись, слегка растерянно, но Богдан быстро, как всегда, принял решение.

– Нет проблем, ребята, всё нормально. Более чем. Так даже лучше.

Я могла только догадываться, что он имел ввиду, но уточнять не стала. На лишние разговоры ни у них, ни у меня не было времени. Я занялась своими делами, а они выбрали компьютер и вскоре забыли, вероятно, о моём присутствии.

Разумеется, я не прислушивалась к их общению, но потом, уже дома, ночью, на самой границе бодрствования и сна, в моей памяти всплыл обрывок разговора.

– Ты уже говорил ему, что нам нужно?

– Он ещё не готов.

– Да он может в тысячу раз больше, чем мы.

– Я не о программировании.

– Думаешь, ты сильнее его?

– Дело не в этом. Как вы не понимаете, нас нельзя соизмерять. Это всё равно, что сравнивать ноутбук с холодильником.

– Ну да, и тот и тот открывается.

– Вот именно!

– Он тебя посылает?

– Пока, да.

– Сколько ещё ждать, игрушка почти готова.

– Это для тебя игрушка.

– Для него тоже, по крайней мере он должен так думать.

– Почему?

– Он уже не ученик.

– Но он – другой.

– Видишь эту функцию? Изначально переменная только одна. Но программа должна быть таковой, что, какими бы не были заданные параметры, при каждом шаге идёт разбиение данной переменной, Чем больше шагов, тем больше новых переменных.

Или это уже был сон? Мой любимый кошмар про функции.

Конец октября, начало ноября – время максимального погружения в осень. Кто уже не имеет сил ни на смирение, ни на деяние, начинает подводить итоги, которые, каковы бы ни были, являются неутешительными для самого подводящего, так как, что бы ни толкнуло нас к переоценке собственного жизненного опыта – это всего лишь попытка остановить время. Так проявляется кризис среднего возраста. Бывает иначе. Погружение в осень, как, впрочем, и в любое другое время года, всего лишь частное проявление бытия, и притом, весьма незначительное. Ибо, если жизнь воспринимается, как целая, не разбиваемая на этапы, точка многомерного пространства, то нет надобности в подведении итогов, ценности не имеют смысла, а значимо лишь целеположение, имеющее свойство изначально заданного параметра. Можно подумать, что подобное восприятие пути несколько механично и лишает идущего возможности видеть и впитывать всю многогранность окружающего, исключает развитие духа. Однако это лишь поверхностный взгляд на странную, редко встречаемую в человеческой расе, лишённую дискретности, форму самовыражения. Мы, конечно, говорим, что понимаем поэта позапрошлого века, чьи стихи могут быть восприняты только сегодня, учёного, потратившего всю свою жизнь на доказательство единственной теоремы, схимника, живущего молитвами обо всём мире. В глубине сознания считаем их, в лучшем случае, исключениями из общих правил, а образ их жизни неприемлемым для себя. Наша же, насыщенная событиями и многосторонней кипучей деятельностью, жизнь кажется им никчёмной суетой, если нам удаётся тем или иным способом обратить на себя их внимание. Между тем, их так мало среди нас, что они редко встречают себе подобных. Правда, это неверное утверждение – подобных среди них нет.

Павел поднимался из глубины подземки, как из недр собственного подсознания. Что извне могло привлечь его внимание и нарушить тщательно рассчитанное равновесие? Выходя из метро, он почти столкнулся с Богданом. С полминуты они стояли друг против друга, но подросток только приветливо улыбался, и Павел с удивлением для себя почувствовал досаду на не желающего первым заговорить мальчишку. Вопросов очевидно не предусматривалось, и, как это обычно делают при малоприятном знакомстве, Павел сухо кивнул и зашагал своей дорогой. Ему предстояла встреча с человеком, много лет считавшимся его другом. Так оно, вне всяких сомнений и было, так как Виктор единственный из всего их университетского выпуска не только не завидовал таланту Павла, а искренне восхищался им. И, видя, как ему казалось, некую уязвимость гения, счёл своим долгом всячески опекать его и оберегать. Ещё будучи студентами, они начали работу над совместным проектом. Павел генерировал идеи, находил оригинальные решения, руководил экспериментом, а Виктор делал точные расчёты, аккуратные замеры и занимался оформительско-пробивной рутиной. При этом Павла устраивала более чем компетентная помощь коллеги, к тому же общение с Виктором – человеком умным, тактичным и честным, ему было приятно. Это была мудрая дружба двух людей, уважающих самих себя. Они уже много лет бились над одной проблемой, решение которой могло бы полностью изменить представление людей об окружающем мире. Но на то она и была проблема. Каждый раз, когда им казалось, что решение найдено, менялось их собственное мнение о существе вопроса. Виктор, шутя, придумал абсурдное название данному явлению: синдром обратного фрактала.

В конце лета, когда один из них уединялся с ноутбуком в каком-нибудь глухом уголке парка, другой ездил в столицу для согласования административно-научных вопросов. Откуда вернулся с весьма заманчивыми предложениями, которые Павла, как того и следовало ожидать, нисколько не интересовали.