Стив Малкольм.

Копия факса была датирована августом текущего года, то есть, была двухмесячной давности.

– Сомерсет…

Он сказал – Сомерсет!..

– …как бы ты переименовал на инородный язык имя – Эндрю Паоло Мартенсон?

– Например?

– Ну, на испанский, например, – усмехнулся, явно расположенный к нормальной беседе, Чески.

– Антонио Пабло Мартинес.

– А на французский?

МакКинли, не понимая, зачем это нужно, подумал и ответил:

– Ну, Анри Паоло Мартиньян, скажем…

– А в русской транслитерации? – продолжал надоедливый Чески, источая из своего рта леденцовый аромат.

– Черт меня возьми, с этими русскими… Я не слишком силен в их именах. Однако, если это необходимо… Предполагаю, что Антон Павлович Мартынов.

– Или – Андрей Павлович?

– Пожалуй, – согласился МакКуин. – А зачем это вам?

Чески на этот раз оказался невежлив. Он прижался виском к дверному косяку, закрыл глаза и засопел. Он очень хотел спать.

Из головы не выходили слова представителя адвокатской конторы SMITH&SONS:

– …Он влетел в окно и встал на стол перед главой компании. У него на руках была девочка в розовых трусиках, она обнимала его и возлагала свою голову на его плечо. Это было ужасно. Это было красиво. Он прошел по столу, выругался по-русски, спрыгнул и вышел с нею так, словно занимается этим ежедневно, и это ему порядком прискучило. Однако я уверяю вас, мистер Чески, что, несмотря на то, что эта «Хэммет Старс» висит над нами, как проклятие, и ожидать можно всего, ни я, ни мои коллеги подобного не видели здесь ни разу. Да, мистер Чески… Если кому-то из участников происшествия понадобится наша помощь… – и уполномоченный адвокат вложил в руку Чески тяжелую стопку визитных карточек. – Интересы этого парня и его девушки, если возникнет такая необходимость, возьмется защищать сам президент «Смит и сыновья». Так было заявлено им на Совете.

Визитки Генри выбросил в урну, но одну оставил, уложив её в портмоне между фотографией своих стариков и кредиткой Bank of New York.

Сандре было неуютно, зябко, она не привыкла ночевать в машинах, тем более, с малознакомыми мужчинами. Два или три раза, когда отец был ещё жив и они жили на севере, он брал её с собой на озеро Эри удить белого окуня. Сама рыбалка, как и прочие занятия, целью которых ставится уничтожение чужих жизней, удовольствия Сандре не доставляла, но ей был приятен запах костра, она любила бродить, пока отец размахивал спиннингом, меж вековых елей. Самыми приятными были те минуты, когда он по привычке заканчивал рыбалку словами: «Спасибо Господу за славную охоту», сматывал снасти и принимался за обустройство места перед палаткой для ночлега и ужина. Он посылал её за хворостом и еловыми лапами, и Сандра, предчувствуя приятные мгновения, приносила из леса все, что требовалось, и усаживалась перед костром, поджав ноги. Она чувствовала исходящее от него тепло и думала о том, кем станет, когда вырастет. В четырнадцать она стала подумывать о мальчиках, с интересом разглядывала чужие дворики с крашеной оградой и газоном Green Mama, но больше всего ей нравился, конечно, свой. Когда у меня будет семья, у меня будет такой же, думалось ей.

А потом захворала и умерла мать. Не справившись с горем, сломался и захирел отец. Сандра была единственным ребенком в семье, и когда не стало отца, за ней до колледжа присматривала семья соседей по договоренности с социальной службой. За это Хатчеры получали неплохие деньги, больше, чем им полагалось в качестве страховых выплат за инвалидность Марка Хатчера.

И вот сейчас, сидя перед костерком, разведенным мистером Мартенсоном, она вспоминала свой дом и думала о том, какую значимую роль в жизни женщины играют обстоятельства. Мысли её текли в следующем направлении:

Ещё утром у меня была высокооплачиваемая работа, страховка, квартирка в южной части Манхэттена и спокойствие. Потом пришел мужчина по имени Мартенсон и все это забрал. Однако обиды я не чувствую. Напротив, я была благодарна этому мужчине, показавшему, что такое настоящая жизнь. Она, жизнь, кипит, оказывается, грохочет и пенится, как Ниагарский водопад. Однако пена пеной, но нужно ведь как-то и дальше жить. Интересно, что думает по этому поводу мой герой?

– Послушайте, мистер Мартенсон…

– Мне надоело это обращение. Называй меня Эндрю, – и Мартынов, орудуя купленным в магазине охотничьим ножом, вскрыл пару консервов.

– Хорошо, – согласилась Сандра, – Эндрю. Однако суть вопроса от этого не изменится.

Сколько мы ещё будем находиться под Бруклинским мостом, и что будет дальше? Думаю, взяв меня с собой, вы в некоторой степени взяли на себя и ответственность за мою судьбу. Надеюсь, вы не собираетесь строить тут хижину и кормить меня консервами остаток жизни?

– Хотите выяснить наши перспективы? – смахнув с ножа прямо в рот немалый кус мяса, Мартынов прожевал и кивнул. – Вы правы, это нужно сделать сейчас, чтобы утром не было недоразумений. Итак, сразу после того, как мы выберемся из-под моста, а это произойдет в шесть часов утра, я дам вам небольшую сумму денег и вы покинете Нью-Йорк. Никогда более мы не увидимся. Это всё, Сандра.

У неё пробежала по лицу тень недоумения.

– Мило… Вы выносите меня на руках из смертельно опасного здания, прижимаете к себе, потом я живу с вами в машине, сейчас мы собираемся ночевать вместе в обществе негров и малайцев, а потом вы говорите, что заплатите мне за то удовольствие, что доставило вам мое общество… Это не напоминает вам давно известный сценарий?..

Ни слова не говоря, Андрей встал и направился к своему пиджаку, потрепанному в борьбе с витражом адвокатской компании. Пережевывая остатки пищи, он уселся на землю, вынул из кармана чековую книжку, исписал ее в нужных местах и поставил подпись. Сандра наблюдала за его действиями с немалым интересом.

– Возьми, – сказал мистер Мартенсон, протягивая ей чек. – Здесь двадцать тысяч долларов. Твоя зарплата в «Хэммет Старс» за год без премиальных. И уходи. От твоего ухода никакого удовольствия я не получу, однако буду рад думать, что избавил тебя от необходимости чувствовать себя продажной женщиной. Вы здесь, в Америке, ненормальные люди. Все без исключения. В России такой мнительности нет и никогда не будет. Знаешь, почему? Потому что мы, русские, всегда говорим то, что думаем, а думаем о том, что чувствуем. Тебя же больше заботит не то, что я подумаю о тебе, а то, что подумают о тебе другие. Если тебе ночь со мною у костра кажется нравственным проступком, можешь брать чек и идти туда, где твои старания будут оценены по достоинству. Я лишил тебя работы, однако сохранил жизнь и компенсировал материальные издержки. Не обращая на неё более никакого внимания, он присел к костру и стал ворошить угли.

Ему ответили тем же десятки костров под мостом. Снопы искр взлетали в темноте, однако под ветром рассеивались и исчезали.

– Что за кольцо у тебя на пальце?

– Оно очень похоже на обручальное, не правда ли?

– Именно. Но почему на правой руке?

– Потому что я православный христианин.

– Та женщина, что ждет тебя в отеле «Хилтон»?…

– Именно.

Она опустилась перед ним на корточки и бросила чек в огонь. Бумажка ценою в двадцать тысяч долларов тотчас свернулась в трубочку и почернела.

– Чем ты зарабатывал на жизнь в России?

– Шил варежки.

– Что… делал? – глаза её округлились.

– Суконные рукавицы для строителей.

Она вспомнила и его костюм от Brioni, и туфли за пятьсот долларов, и тот жест, которым он выписал двадцать тысяч долларов.

– И… сколько на этом зарабатывают в твоей стране? Наверное, очередь на эту работу там расписана на несколько месяцев вперед?

Он беззвучно рассмеялся и посмотрел вверх. Она проследила за его взглядом и увидела синюю бескрайнюю бездну Манхэттена, наискось перечеркнутую черной полосой моста.

– Работа стоит около доллара в день. И никакой очереди. Рабочих мест всегда хватает.