«От суши они ничего не пристроят! Им надо отслеживать всю глубину нашей территории, а для этого нужны станции наблюдения и на том берегу, и вплотную к границе со взрослыми с суши. Воткнуть там ещё одну детскую территорию просто технически некуда!»

Утром о клубе я как-то не вспомнил. Когда же под вечер зашёл туда, запись была. А над ней, обведённая трижды, ремарка «читайте не вслух». Я сначала обиделся, но разглядел на доске наспех стёртые фразы: ребята всё поняли и обсуждали находку бесшумно, стараясь не выдать её наблюдающим взрослым.

Границы фактически нет (охранять её бросили: враг не на ней) и теперь между Базой и «первыми» можно свободно ходить, выбирая участок себе по призванию. Мы никого не неволим и всех принимаем, ведь если не можешь, душа не лежит… нет, неправильно. Если ты можешь прожить не творя, не исследуя, толк от тебя как от базовца – ноль. А желаешь узнать, что не знает никто во всём мире – ты наш.

Уже середина июля, а сколько задумок ещё впереди! Как же классно, решив наконец-то загвоздку, понять, что она открывает тебе россыпь новых! Мне в кайф заниматься весь день фантастически хитрой задачей, а ночью смотреть фантастически красочный сон.

И как жаль что нас меньше чем было в июне. Наверно, поэтому я пристрастился стелить себе прямо в своей мастерской: возвращаться домой стало грустно. Невыносим вид квартир, где вчера ещё были друзья, а теперь – никого.

Мы сегодня с Васильичем изображали дозор у реки: как бы спрятались с мощным биноклем и время от времени обозревали окрестность. Как будто бы ждали «морского» вторжения «первых», готовые бросить свой флот на врага из засады: пусть думают, что у нас уже есть этот флот. Пусть волнуются, ведь у «участка-1» флота нет, это точно. Естественно, мы с ним болтали: затеяли спор про архей. Со стороны это было, наверно, забавно: сидят у воды второклашки и спорят о классификации прокариот… Интересно, мы вспомним об этом зимой?

Подошёл командир, постоял в паре метров и тихо приблизился. Чтож, вот и он подошёл попрощаться. Не знаю, как смог он держаться так долго: военный до мозга костей, из семьи офицера, воспитанный действовать, действовать смело, решительно, твёрдо, в последнее время он даже и не возглавлял нас. И не потому что не смог, потому что пытаться командовать яркими исследователями ещё более бессмысленно чем пасти котов.

– Рассудите, – сказал командир, – Ничего не могу с собой поделать, тянет заниматься историей. Не только историей войн и картами сражений. Но какой в этом прок для нас?

– Знаешь, – ответил Васильич, – Читал я, что Нобелевская премия не завещана математикам потому, что во времена Альфреда Нобеля эту науку считали далёкой от практики. Если тебе интересно, то действуй, а польза… никогда не знаешь, откуда придёт идея и какое она найдёт применение. И вообще, нет ничего практичней хорошей теории.

Я подтвердил: я уже убедился, что интересоваться надо всем и всегда. Самые лучшие идеи находятся там где не ждёшь. А идеи нужны даже мне, «железячнику»: я тут, как Пугачёва поёт, «занимаюсь на труде синхрофазотроном». До ускорителей дело пока не дошло, но в последнее время в Транслабе я занят постройкой всё более сложных исследовательских инструментов, ведь чтобы продвинуться в технике, мы обратились к наукам. И если для Нортона весь инструмент это ручка с тетрадью, то многим уже перестало хватать арсенала их «школьно-домашнего» инструментария.

Да, заказать это можно и Техтерритории, но «заказать» в нашем случае значит послать им чертёж или схему. А с этим пока что беда: когда нужен кому-то прибор, объяснить для чего он, заказчик сумеет в два счёта, какие параметры нужно – тем более. Но рассказать как устроен и как его сделать… А Техтерритории изобретать за нас запрещено!

Изобретать я люблю, у меня получается. Зная об этом, ребята приходят ко мне в мастерскую. Берусь за любую работу, но прежде чем взяться, стараюсь понять, почему это сделано так. Не всегда понимаю, но чаще, поняв как работает это у взрослых, я делаю всё по-другому. Возможно, не так хорошо как у них, но… люблю чтобы в схеме была красота. Самому чтобы нравилось, как же иначе?

Мою мастерскую прозвали Транслабой, история тут такова: прошлым летом, когда мы проектировали город, я распланировал в нём хорошую мастерскую. Я очень хочу сам построить автомобиль, даже назвал её Транспортной. (Так получилось, что сызнова автомобиль я пока не построил, но переделал одну С-3Д в небольшой грузовик. Вскоре «грузовая инвалидка» дополнилась рампой, лебёдкой, стрелой… грузовик был один, а работ было много. Когда нам прислали ещё одну мотоколяску, то я первым делом избавился от неподходящего кузова: сделал её сочленённой, как «Кировец». ) Я не припомню уж кто на вопрос «ты куда?» машинально ответил: «в транспортную лабораторию». Так появилась «Транслаба».

В Транслабе я понял вдруг то что бросалось всё лето в глаза, но никто не увидел. Чинил провод от утюга, и решив защитить его от истирания, стал пропускать провод через пружинку. И вот что подумал: мы развиваемся как по пружине, «витками», мы делаем шаг исходя из того что противник имеет всё то же что мы. Поясню на примере: как будто бы были у нас изначально с ним ружья. Кремнёвые. Изобрели мы тут ружья с затвором: нам кажется это несложным, когда уже сделали. Что помешает противнику сделать такой же несложный шажок? Подучили мы химию, металлургию, и сделали магазинную винтовку с бездымным порохом. Новый виток: против них с «трёхлинейками» нужен «Максим». На «Максима» придётся идти в наступление «Марком», его остановим мы «сорокапяткой», её не боится КВ… Так мы можем встречать войско хана Батыя без лат потому что «а вдруг у Батыя винтовки», однако с другой стороны и противник пока будет что-то копировать, мы уже сделаем новое. А вот улучшить готовую схему противник не сможет: не он конструировал.

От размышлений меня оторвал математик:

– Прости, если вдруг отвлекаю. Ты мне как механик поможешь понять?

Он принёс с собой старую книгу: Судпромгиз, 1955 год. Имя автора мне ничего не сказало, однако название… «На „Орле“ в Цусиме»! «Орёл» же был одним из самых совершенных броненосцев того времени! Если я должен прочесть как механик… Я с благоговением взял в руки книгу, нащупал закладку и нетерпеливо раскрыл.

– Я сейчас точно ко времени? Что-то ты грустный, – сказал математик.

– Сегодня прислали, и с ними письмо, мол использовать только такие.

Я показал ему на коробку новых патронов:

– Придётся оставить конструирование автомата. Патрон слишком слаб чтобы привести автоматику.

– Чтобы привести автоматику известного типа, – подумав, поправил меня математик.

Похоже, пора подвести итог этому здешнему лету, ведь в прошлое, первое здешнее, лето мы в августе были в Артеке. Я думаю, в этом году будет так же.

Участок-1 отказался сотрудничать с нами – похоже, граница закроется. Нас меньше сотни, и это, пожалуй, уже «утряслось»: за победами, воинской славой идти нужно было не к нам, а от нас. Между участками долго не прекращалось броуновское движение: кто-то приходил, кто-то уходил, кто-то возвращался от нас, кто-то к нам… Были ли «Штирлицы»? Был и от нас к ним разведчик, и, видимо, были от них, но у нас либо ты, бросив всё, уходил, либо, бросив весь мир ради знаний и экспериментов, ты мог быть лишь нашим.

За лето я много узнал, научился читать, понимать «специальные» книги, рассчитывать сложные детали и тут же вытачивать их на станках… и… я построил машину! Теперь можно просто дождаться Артека.

Я день или два отдыхал, отсыпался за месяц, за весь этот славный прыжок к небесам, я читал то что задано было на лето, как вдруг… Со мною такое случается: дышишь всё, дышишь, а воздуха нет. Интересно, что здесь это было впервые: за прошлое лето, когда я валился под утро, счастливый от сделанных дел, от прочтённого, изобретённого за день – ни разу. Похоже, меня убивает рутина. И в школе, зимою, добьёт. Рина сбегала за стетоскопом, послушала. Мне стало лучше; она побыла со мной рядом, не раз прижимая ко мне стетоскоп, и лишь только потом отпустила.