Поскольку таз был задействован, пришлось выйти в туалет. Хотел уж слинять от них, но привлекли душераздирающие вопли Видоплясова – смотрю в окно: братец набрал в рот одеколону (мой «Тройной») и прыснул Воробьянинову на плоский череп. «Не делайте так, ребята, никогда!..» – зарыдал клиент, скорчившись, вцепившись руками в черепную коробочку. Колян изрядно набрал в рот «Тройного», что-то поперхнулся и был таков. «Б… ть, плюй! – орал ОФ, – ты что, пить сюда пришёл?! Дай сюда!» Флакон пошёл по кругу, запивали мутным рассолом.

Я пошёл прочь. Ходил по улицам кругами, поражаясь, проклиная и размышляя. Зашёл в рыгаловку на автовокзале, на последние гроши взял кружку пива и беляш. Неспешно употребил и опять ходить – какая гадость! – а ещё хотел Инночку пригласить к себе!

Вернулся когда уж стемнело. Света не было, дверь нараспашку – я подумал, что наверное спят одурманенные, а того и гляди вообще порезались – было уже два жёстких конфликта на почве музыки: ОФ пытался им втереть «для общего развития» попсовый по его представлениям Limp Bizkit, а на другой день забыл об этом и воспроизвёл то же самое! – зашёл: дома вообще никого не оказалось. Я поставил чайник, вытер всё со стола и сел в кресло, разложив пред собой пачку тетрадей, которые нужно было проверить к завтрешнему дню. Настроения никакого – мерзкое стеснение самопринуждения – наверно антивдохновенье – я включил Yat-Kha и начал прибарахтывать вкруг по комнате, ладонью имитируя варган и утробно подпевая «увая-вая-вая-уваяяя!» Чуть зарядившись, я схватился за верхнюю в стопке тетрадку и тут же отбросил её будто током ударило – «ТЕТРАДЬ для работ по литературе ученика… школы… Шепелёва Алексея»! Вот и съехала – а ты чего ожидал?! Открыл – почерк не мой, 29-я шк., 7-й «Б». Совпаденье, гм. Чем корявей почерк, тем неординарней человек, подумал я, так же как и с танцем – так что «вживую» и писателя, и рок-музыканта можно узнать как милого – по одной походке!..

Я заварил чай, ещё кружочек прошаманил – почему-то задирая одну ногу назад наподобие как в упражнении «ласточка», только касаясь ступнёй спины – сел за тетради и тут послышался стук в дверь.

Это были, слава богу, Саша и Саша, уже пьяные и с самогоном – ходили на точку. Они смеялись. Увидев тетради – ещё больше. «Я же говорю: совсем ёбнулся! – Услужливо сделал пояснения для Саши обнаживший исцарапанную лысину. И для меня: – Мы уж минут десять за тобой в окно наблюдаем!»

Мне припомнилась запись в дневнике гениального Хармса: что делает человек, когда остаётся один… Я то же:

– Оботанелая рука, – перефразировав Хлебникова, тоже вроде бы гения, изрёк поэт ОФ, пренебрежительно указывая на меня, откупоривая баклажку. Я немного смутился, но тут же заслонился цитатами:

– Увидишь учителя, сказал Конфуций, убей его, потому как подлинный учитель, как вы знаете, учит лишь учителей!.. Как я вас.

– Пашёл ты! – в один голос

Дальше мы устроили оргиастическое: истосковавшись по настоящей музыке, немилосердно оторвались под Slayer, всё расшибли, оборвали шторы, нарисовали О’Фролову на черепе пентаграмму с вписанной в неё свастикой (его же, кстати, ноу-хау), а самогон они придумали пить из моей спины – я каждый раз вынужден был ложиться на пол, во впадинку от искривления заливалась доза на двоих и они по очереди всасывали сие, не запивая… Что бы, яхонтовые вы мои, подумал сторонний наблюдатель?

На следующий день я пришёл в школу к четвёртому, заключительному уроку (хотя надо было к первому), причём за десять минут до его окончания. Я как дурак стоял в коридоре у двери, слыша как училка даёт домашнее задание в конце урока, который должен был вести я. Надо бы войти – казалось мне с похмелья – но зачем: чтобы вызвать шквал раздражения?! Уж лучше бы не приходил вообще – «я болел» да и точка. Прислушался и не поверил ушам своим: вот Алексей Александрович – берите с него пример, олухи! – интеллигентный, воспитанный молодой человек! начитанный, образованный, талантливый, поступает в аспирантуру, сам пишет стихи… (Не хватает ещё «гениальный», «Цезарь», «Фюрер Второй» и далее по списку!) Надо ли говорить, что я чуть ли не пинком распахнул дверь и завалился – в своей зелёной курточке и камуфляжных штанах, широко улыбаясь и делая ручкой.

Прозвенел звонок. Инна была довольна, а я и училка нет: я сказал, что тетради принесу завтра, она сказала, что сегодня мне надо собрать дневники у 9-го «Б» и проверить их, а также существуют так называемые задолжники (вся мужская половина класса!), которые будут с сегодняшнего дня отвечать мне стихи наизусть, начиная с «The Prophet’s lost» и «Exegi monumentum». Хорошо, сказал я.

«Лёх, а давай мы тебе поможем», – сказала Инна. Хорошо, сказал я. «Давайте поможем Лёхе», – обратилась она к классу. Хорошо, отозвались они. Она читала по журналу отметки, они выставляли в дневники, а я должен был только заверить. Особо усердствовали две мои новые знакомые, облепившие меня с двух сторон, получившие уже по две сигареты и по левой пятёрке по литературе – они даже расписывались за меня. Не слишком меня радовало также и то, что Инночке тоже сразу нашлись помощники – два её довольно приятненьких однокашника изображали как бы зеркальную пародию на меня – буквально перелистывали за неё страницы.

По окончании один из них явно привычным для неё тоном сказал: «Ну что, Ин, ты идёшь?» – «Ага, – не менее обыденно отозвалась она, – возьми мой рюкзак». И они пошли. Я тоже дурацки влачился за ними, постепенно отставая. – «Ты, Лёх, с нами, а то мы поворачиваем?» – заштатно осведомилась она. – «Да нет, у меня дела», – соврал я. – «А стихи ты что не стал проверять?» – лукаво улыбнулась она. – «Некогда; мне туда», – я повернулся в другую сторону. – «До свидания», – вежливо сказал мальчонка. – «Пока».

Идти мне было совершенно некуда, поскольку не было денег. Едва успели забрезжиться плохие мыслишки, как на счастье я встретил поэта Г. Минаева, который только вернулся из Москвы и привёз журнал «Черновик» с моей публикацией – пошли к нему, посидели, выпили… Вечером пришёл Санич и мы скрупулёзно объебошились.

Я, однако, отпил ещё несколько глотков, покурил и сделался полным насососом – мало понимая, о чём разговаривают доченьки, что вообще происходит, всё равно как в транс какой погрузился. Мир стал настолько абстрактным, что я даже не заметил, как они исчезли, и наступили вообще сумерки…

Пошёл искать хоть кого-нибудь.

На лавочке-бордюре где остановка сидела Инна с одной из своих подружек. Я подошёл, что-то сказал, сел рядом. Говорить было как-то совсем не о чем. Я вновь завёл речь о спиртном – как бы неплохо выпить его, да пожёстче. Это не нашло отклика в их маленьких миленьких сердцах и желудках. Тогда я спустился на нижний ярус – сел на корточки подле их маленьких миленьких ног и стал теребить руками всё, что на них надето, приговаривая «Уть-уть, какой насо-осик!..» и тем самым как бы спрашивая что это и где да почём, мол, купили. Уж об этом они могут говорить бесконечно – о модных штанишках, маленьких кедах, жёлтых шнурках, рюкзачках, плеерах и наушниках, талисманах и фенечках, сорочках и маечках – так бы и до трусиков дойти, но меня грубо прервали.

Это был, конечно, Саша. Чуть поодаль стояла Зельцер и, показалось, вновь довольно сочувственно (и наверняка уже достаточно долго!) наблюдала сцену юродского опущения ВРП. Саша вполне корректно меня отозвал и позвал с собой и Зельцером пить портвейн или водку (на выбор) за её счёт (это точно). Я заинтересовался, но сказал, что не могу покинуть доченек (которые наверно уже почувствовали некое облегчение, предчувствуя, что их хотят избавить от этого пьяного педофила). Но нет же – я отказался и вернулся к уже безвозвратно прерванному акту докапывания до трусиков. Санич, добрая душа, привыкшая уже к странностям великих, отходя крикнул: «Мы будем на лавке у дома, где вы жили на Московской».