– Голодные дети меня тоже не радуют, – серьезно ответил Береславский. – Но попытка все поделить поровну – бесперспективна. Уже проходили. И кстати, не уверен, что вам этот средний уровень покажется приемлемым, – улыбнулся он, глядя на ее пальчики. Я поняла, что ушлый рекламист и в ценах на бриллианты тоже разбирается.

Ева вспыхнула:

– Я должна выглядеть так, чтобы меня слушали не только мои единомышленники!

– И слава Богу, – одобрил Ефим. – А то как представлю вас в телогрейке и валенках… А ведь так пол-Монголии ходит.

Я уже, втайне радуясь, ожидала взрыва, но Ева неожиданно расхохоталась:

– Да уж, честно говоря, я привыкла к хорошему.

– Ладно тебе, Ефим! – засмеялся и Агуреев. – Пусть девушка себя реализует! Княжна все-таки!

– Ну, если княжна, тогда ладно, – разрешил уже порядком осоловевший рекламист. – Хотя Ленин тоже был из приличной семьи. – И, высказав свое мнение по политическим вопросам, нетвердой походкой направился к выходу.

– Дашка, посмотри за ним, – попросил меня Агуреев, – а то как бы за борт не выпал.

Сказал – и снова обнял свою Еву. Я воспользовалась моментом и выскользнула из-за стола: любоваться на эту парочку было выше моих сил.

Ефима Аркадьевича я нашла там же, где и до ужина – в шлюпке. Мы с ним еще немного поговорили и сошлись на том, что я куда лучше, чем Ева. А потом просто стояли в густой темноте, слушая шум ветра и волн. Вдали проплывали огонечки других судов и гигантские освещенные обводы плавучих буровых. Мне даже стало как-то спокойнее…

А потом я увидела Мусу. Я с ним не очень дружу. Не потому, что он немой, а потому, что я его побаиваюсь. Ходят слухи, что язык ему отрезали его соплеменники. И он всегда один как сыч. Даже Агурееву, своему боссу, не улыбается. Только с дядей Семеном мягчеет. В общем, с ним я контактировать не хотела и на шею ему бросаться не стала.

Он прошел совсем рядом с нами, но нас не увидел. Это и понятно: никто не смотрит туда, где по определению никого не может быть. Прошел туда и обратно.

Потом вернулся, но уже с Алехой. Они, пыхтя, тащили ящик с каким-то тяжелым оборудованием. Все же работка у них не сахар. Время – спать, тем более после такого плотного ужина. Ребята прошли к корме, таща свою поклажу. Мне еще мысль пришла – почему им никто не помогает? Но буквально через минуту к ним спустился сверху третий, морячок.

Я уже их не видела, но слышала звук, похожий на открывание каких-то засовов.

А потом – всплеск.

Через пару минут они снова прошли мимо нас. В том же порядке: Муса с Алехой, а следом – морячок. Неужели они что-то скинули за борт? О Господи, мы контрабандисты? Или шпионы? Хотя скорее всего это была коробка от какого-нибудь сногсшибательного аудиокомбайна, припасенного Агуреевым для своей любимой ведьмы.

– Ефим Аркадьевич, что это было? – спросила я Береславского.

– Я думаю, ничего не было, – спокойно и абсолютно трезвым голосом ответил он. – Да и ты так думаешь.

Ну правильно. Ворон ворону глаз не выклюет. Я решила, что рекламист достаточно трезв, чтобы не выпасть в море, и, попрощавшись, пошла спать.

Ну а утром была уже описанная мной батально-сексуальная сцена с Кефиром.

Ладно. Кончаю писать. Как говорит Береславский, все будет хорошо, если только не пытаться все время делать еще лучше. С Кефиром я как раз пыталась что-то срочно исправить. Больше не буду…»

Измайлово, Москва

Последним с войны вернулся капитан Агуреев.

Да и не с войны даже: после всех острых событий в прямых боестолкновениях артиллеристу-зенитчику Агурееву участвовать уже не пришлось. Он в достаточно спокойном режиме дослужил в охранении одной из авиабаз. Ушел из Афгана с последними российскими подразделениями, лично махал ручкой в многочисленные телекамеры, поджидавшие войска уже на том – нашем – берегу известной всем «афганцам» «речки».

За «речкой», как ни странно, напряжение не спадало: его глушили водкой и гашишем, а также девочками и драками. Поэтому капитану Агурееву приходилось работать с личным составом даже больше, чем в Афганистане. Тем более что многие его – и не только его – бойцы вывезли с собой кучу неучтенного оружия и боеприпасов. А также неутолимое желание их использовать.

Американцы столкнулись с подобным сразу после Вьетнама, назвав все многочисленные симптомы единой аббревиатурой – ПСС, постстрессовый синдром. Оно и понятно: если после Отечественной войны солдат возвращался в страну, этой войной жившую, то после Афгана и последующих локальных конфликтов бойцы приезжали с фронта как на чужую планету. Встречало же их – полное равнодушие. Иногда смешанное с презрением. Потому что когда эти придурки в форме корячились на никому не интересной войне, другие – более умные – интегрировались в новое нарождающееся сообщество. И именно они теперь катаются на «мерседесах», которых в Москве с одной точки можно увидеть больше, чем в афганском гарнизоне – боевых машин пехоты.

Да Бог с ним, не нужен был капитану Агурееву «мерседес»! Но лопалось все, заложенное еще покойным отцом – не выдержало-таки надорванное ишачьей работой сердце бати. Где пресловутое спокойное будущее российского офицера?

Мечтой каждого второго было осесть после пенсии в Прибалтике, российской Европе, и жить себе красиво и комфортно, в почти буржуйских условиях. И что теперь? Гонят оттуда всех, даже тех, кто двадцать – тридцать лет прожил на этой земле. Да что там – родившимся на ней не дают гражданства!

Как ни странно, бешеной злобы к прибалтам офицер Агуреев не испытывал. Правильно батя говорил – не тяни руку к чужому пирогу. Они, конечно, гады и очень зря унижают русских – годы-то идут, не все время Россия будет слабой, а главное – растерянной. Но это их земля, и если они делают какую-то хрень, то делают ее на своей земле.

Да ладно о пенсионерах! А что делать ему – боевому офицеру? На хорошем счету, между прочим. Его счетверенные «шилки» хоть сейчас пускай в бой. Да вот старые солдаты уйдут, а новые – только из рогатки умеют: бензина для транспорта – нет, снарядов для боевых стрельб – нет. Тут сам недавно в госпиталь попал – огромный фурункул на шее: многих «афганцев» еще долго после выхода мучил фурункулез, – так сказали, что вскрыть вскроют, а ампициллин пусть свой принесет. Слава Богу, бинты пока есть. В гражданских больницах и бинты с одеколоном с собой носят.

Ну и что делать дальше?

В смятении Агуреев пришел тогда к Равильке. А тот, как всегда, веселый и ушлый. Разговаривая, быстро машет руками и гримасничает смуглым выразительным лицом. Все как раньше. Но уже директор продуктового магазинчика. Неплохо для времени, когда на витринах в лучшем случае – килька в томатном соусе. А в худшем – ничего.

Но и это не все. В магазине у Равильки есть еще одна немаловажная особенность: наличие винного отдела. Оттого Вилька почти, по агуреевским меркам, миллионер, разве что без «мерседеса». Деньги-то есть, сам сказал, но пока – побаивается.

Третьим же на дружеской встрече был – Сашка! Уже сидел за столиком, костыли – в уголке. Агуреев так обрадовался, что сжал друга крепче, чем следовало: тот аж сморщился.

– Полегче, Огурец! – заорал Вилька. – Блоха только вторую неделю сам костыляет!

Николай смущенно разжал объятия. Встретились они в кафе «Эврика», что стояло тогда на углу 9-й Парковой и Измайловского бульвара. Пригласил, конечно, Вилька. Предупреждая протесты, сразу заявил, что платит только он. Агуреев сначала разозлился, а потом решил, что это справедливо: в Афгане у него своего продуктового магазина не было. Кроме того, он не знал нынешних ресторанных цен и сомневался, хватит ли ему для расчета оставшейся половины капитанской зарплаты.