Мы исполнили первый куплет и припев, и я подал ей знак остановиться. Последняя нота плыла по комнате, мурашками взбираясь по спинам слушателей, и даже вечно пьяные посетители бара почувствовали, как дрожь пробирается по позвоночнику и доходит до корней волос.

Еще мгновение звук повисел в воздухе и стих. Стаканы на стойке перестали звенеть. Я сидел, не шевелясь, опустив руки, и ждал.

Конечно, никто этого не оценил. Никто не захлопал и не крикнул. Никто даже не смотрел в ее сторону. Расти взял со стойки стакан и начал его старательно тереть, впрочем, с совершенно обескураженным лицом. Трое или четверо завсегдатаев пробрались сквозь толпу к выходу и вышли вон. Все снова заговорили друг с другом, хотя ощущалась некоторая неловкость. Разве они могли это понять – такая музыка была не для этих людей.

Я посмотрел на Риму, в ответ она сморщила носик. Я уже знал, что значит эта ее гримаса: «Подумаешь! Мне-то какое дело!»

– Мечешь бисер перед свиньями, – заметил я. – С твоим голосом можно найти хорошую работу. Можно заработать целое состояние! Ты же можешь стать настоящей сенсацией!

– Ты думаешь? – Она пожала плечами. – Скажи, где я могу найти дешевую комнату? Мне сейчас негде жить, и денег совершенно нет.

Я засмеялся:

– Да, не мешает подумать о деньгах. Ты что, не понимаешь? У тебя такой голос! Это же настоящий клад, золотая жила!

– Всему свое время, – ответила она. – Сейчас мне приходится экономить.

– Можешь снять комнату в нашем пансионе, – предложил я. – Дешевле не бывает, впрочем, хуже тоже. Лекстон-авеню, 25, это первый поворот направо, как выйдешь отсюда.

Она затушила окурок в пепельнице и встала:

– Спасибо. Пойду узнаю.

Она вышла, слегка покачивая бедрами, и все посетители у стойки проводили ее взглядом. Один даже присвистнул ей вслед, видимо совсем пьяный.

Я так и сидел в оцепенении, пока Расти не толкнул меня легонько в бок. Я очнулся и тут только понял, что она ушла, не заплатив за колу. Я заплатил. По сравнению с тем, что я только что услышал, это была мелочь.

Я вернулся домой вскоре после полуночи. Когда отпирал ключом комнату, дверь напротив распахнулась и на пороге я увидел Риму.

– Привет, – сказала она. – Теперь я тоже здесь живу.

– Я предупреждал, что здесь не шикарно, – заметил я, открывая дверь и включая свет. – Зато дешево.

– А ты правда считаешь, что я могу петь?

Я вошел к себе в комнату, оставив дверь открытой, и сел на кровать.

– Вполне. С таким голосом ты можешь зарабатывать кучу денег.

– Сколько здесь всяких, и почти все сидят голодные. – Она прошла через коридор и остановилась на пороге моей комнаты. – Я даже и не думала отбивать у них хлеб. По-моему, статисткой на студии легче заработать.

С той поры, как я уволился из армии, я больше не мог увлекаться чем-нибудь всерьез или хотя бы чувствовать к чему-то искренний интерес. Но ее голос вызвал у меня настоящий прилив энтузиазма. Я же поговорил о ней с Расти. Предложил, чтобы она пела у него в баре, но он и слышать об этом не хотел. Он согласился, голос у нее есть, но заявил, что ни за что не станет держать у себя певицу. Где женщина – там несчастье, сказал он, и рано или поздно это обязательно приведет к беде. А у него и так хватает хлопот с баром, так что лишние ему ни к чему.

– Я знаю одного парня, – сказал я Риме, – который мог бы тебе помочь. Завтра поговорю с ним. Он владелец ночного клуба на Десятой улице. Правда, место так себе, но для начала сойдет.

– А, спасибо…

У нее был такой равнодушный голос, что я поднял голову и взглянул на нее:

– Ты что, разве не хочешь быть профессиональной певицей?

– Да я на все готова, лишь бы заработать.

– Ну тогда я с ним поговорю.

Я скинул ботинки, дав ей понять, что пора отправляться к себе, но она так и стояла в дверях, уставившись на меня своими большими ярко-голубыми глазами.

– Мне пора на боковую. А с этим парнем я завтра же поговорю.

– Спасибо. – Она не двигалась с места. – Спасибо большое. – Потом, поколебавшись, спросила: – Слушай, мне очень неудобно. Ты не мог бы одолжить мне пять долларов? У меня нет ни цента.

Я снял пиджак и бросил его на спинку стула.

– Я сам на мели, – ответил я. – Уже полгода. Не расстраивайся. В конце концов привыкнешь.

– Я весь день ничего не ела.

Я начал развязывать галстук.

– Прости, не могу. У меня тоже нет денег. Иди спать. Уснешь и забудешь про голод.

Она вдруг прогнула спину и выставила вперед грудь:

– Ну дай мне хотя бы немного. Одолжи мне пять баксов, и я буду спать с тобой сегодня. Потом я отдам. – Ее лицо по-прежнему ничего не выражало.

Я повесил пиджак на вешалку в шкаф, повернувшись к ней спиной:

– Я же тебе ясно сказал: никаких связей я заводить не намерен. Так что иди отсюда.

Она захлопнула дверь, и я показал ей вслед язык. Я запер дверь на ключ, умылся в жестяном тазу на туалетном столике, наклеил новый пластырь и лег спать.

Лежа в темноте, я думал о ней. Впервые за последние пять месяцев я думал о женщине. Почему она раньше не стала певицей, недоумевал я. С таким голосом, с такой внешностью, с таким явным желанием чего-то добиться, что могло ей помешать стать знаменитой певицей?

Я вспомнил ее голос. Может, этот парень, владелец клуба «Голубая Роза», возьмет ее к себе. Одно время Вилли очень хотел, чтобы я играл у него в клубе, чередуясь с двумя другими пианистами, с восьми вечера до трех ночи. Но мне не улыбалось быть одним из трех музыкантов и играть с этими парнями по очереди, и я пошел работать к Расти. И хотя Вилли предлагал мне в два раза больше денег, чем Расти, я все равно не соглашался.

Иногда меня обуревала жажда заработать много денег. Но необходимость прилагать к этому усилия каждый раз охлаждала. Конечно, хотелось иметь более приличное жилье, я мечтал купить подержанную машину, чтобы можно было ездить куда захочется.

Пока я лежал так в темноте с открытыми глазами, мне пришло в голову, что можно заработать немного денег, причем без особых усилий, став агентом этой девицы. Ее голос, если привести его в порядок, сможет принести мне состояние, особенно если пробиться на звукозаписывающие фирмы. Я получал бы свои десять процентов и мог купить себе все, что нужно.

В этот момент у нее за дверью чихнули. Я вспомнил, что накануне она попала под проливной дождь.

Вот будет обидно, если она простудилась и не сможет петь! Когда я засыпал, она все еще чихала.

Утром, когда в начале двенадцатого я вышел из своей комнаты, она поджидала меня у своей двери.

– Привет, – сказал я. – Я вчера ночью слышал, как ты чихала. Ты не простудилась?

– Нет.

В ярком полуденном свете она смотрелась ужасно. Глаза слезились, вокруг них темнели круги, нос покраснел, лицо казалось бледным и измученным.

– Я иду разговаривать с Вилли Флойдом, – сказал я. – Может, тебе лучше полежать? У тебя сейчас вид облезлой кошки. Вилли тебя не возьмет на работу, если ты будешь так выглядеть.

– Со мной все в порядке. – Она провела дрожащей рукой по лицу. – Ты не одолжишь мне хотя бы полдоллара на кофе?

– Господи! Да отстань ты от меня! Я же тебе сказал – у меня нет денег!

Она помрачнела, что не прибавило ей красоты.

– Я уже два дня ничего не ела! Я не знаю, что мне делать! Ну пожалуйста, одолжи, сколько сможешь, ну хоть чуть-чуть…

– У меня ничего нет! Я на нуле, как и ты! – сорвавшись, заорал я на нее. – Я пытаюсь найти тебе работу! Больше я ничего не могу сделать, понимаешь ты или нет?

– Я умираю от голода! – Она прислонилась к стене и в отчаянии заломила руки. – Прошу тебя, дай мне немного денег…

– О Боже правый! Ну хорошо! Я дам тебе полдоллара, но потом отдашь.

Ей нужно произвести на Вилли хорошее впечатление, если она рассчитывает получить у него работу. И не видать мне своих десяти процентов, если она будет голодать.