– Верно, – задумчиво подтвердил Федор Матвеевич. – И ежели пойдет в дело, то эта швейная махина[12] очень нам поможет и с пошивом формы, да и прочим, ускорив дела да упростив. Хм. Ты знаешь, – чуть подумав, заметил Апраксин, – а ведь у него действительно очень много уже странных поделок. И эта палата мер и весов, и химическая изба, и картографическая, и так далее…

– Причем нужно отметить, что все работает, – подмигнул ему Головкин. – Помнишь, как мы с тобой перешучивались по поводу той затеи с пережиганием извести при большом жаре[13]? Глупости, дескать. А потом от удивления глазами хлопали, как телки, когда Петр Алексеевич металл резать стал своей лампой да сваривать воедино. А теперь вон на каждой этой каланче фонари на тех камешках работают и ярко светят.

– Да уж, – хмыкнул Апраксин. – У него на удивление работает все, за что ни возьмется. Да делает все так, словно он не новое измышляет, а что старое вспоминает, виденное не раз и не два.

– Так неужто ты думаешь, что он без ума и это все задумано? Да, Петру Алексеевичу всего тринадцать годиков, но выглядит он уже на все восемнадцать, а умом и нас с тобой, вместе взятых, обойдет не вспотев. Послушал я тогда голландца, что отказался с нами работать, так как не желаем выполнять его указания, и сел разбираться над чертежами[14] да рисунками, что нам Государь передал. Чтобы не бездумно выполнить, а понять, что к чему. Да письма ему писать, дескать, объясни, сделай милость. Он не ломался. Объяснял, да подробно, с уточнениями и пояснениями к деталям и расчетами. Так что уже через пару месяцев проникся я и понял, что голландец тот неуч и шарлатан.

– И как же тогда этот неуч корабли в Амстердаме строил? – скептически уточнил Апраксин.

– А я почем знаю? – улыбнулся Головкин. – Может, он их вообще и не строил, а доски где в сторонке тесал.

– Что же ты такого понял с этим сараем?

– Ежели по основным местам, то сам посуди – вот зачем нам этот огромный сарай для строительства корпуса корабля? В принципе дурость. Ведь можно и под открытым небом. Верно? Верно. Но так да не так. Какая у нас погода в здешних местах? Много ли дождей? А зимой? Полагаешь, что по пояс в снегу под пронизывающим ветром дела пойдут у корабелов споро?

– Да никак не пойдут. Только зачем нам в такую погоду корабли строить? Переждем и продолжим.

– Османы тоже будут ждать, пока ты тут нежишься на печи?

– Вряд ли, – хмыкнул Апраксин. – Если так, то согласен, дело хорошее. Я же не думал, что Государь гонится за спорой стройкой, невзирая ни на что.

– А мог бы и спросить, – лукаво улыбнулся Головкин. – То не секрет великий. Он во всех делах время ценит превыше всего. Однако Петр Алексеевич не только для этих целей сарай корабельный ставить удумал. Помнишь те могучие балки? Так вот – вскорости нам привезут механизмы: лебедки, поворотные стрелы и прочее. Туда и закрепим, дабы можно было много проще обычного тяжести поднимать да на верхотуру заносить. Да и даже обычный шпангоут, что весит немало, с такой стрелой и лебедкой сподручнее ставить, а не мужичкам надрываться, рискуя быть придавленными. А помнишь ты про фонари на вытяжке из земляного масла, которых только сейчас уже три десятка привезли для нужд хозяйства? Ведь если их по стенам развесить, то можно в несколько смен, как на ткацкой мануфактуре, работать. То есть и днем и ночью, круглый год. И погода нам не помеха. Зимой огромные ворота закрыл, костры в глубине амбара разложил, да отапливай. Холодно, конечно, но не так. И ветер огонь не задувает, да снег не засыпает. А через пару лет Государь обещает прислать железные печки, которые и греют сильнее, и от пожара защищают[15].

– Но нужно ли сие? Дельно, не спорю. Однако куда отсюда корабли девать? Озеро малое. Водного пути никуда нет. Разве что здесь баловать. Ведь с таким подходом, мнится мне, мы устраиваемся словно и не на временной делянке.

– Резонно. Я тоже это у Петра Алексеевича спрашивал. И он ответил, что ставится тут все если и не на века, то очень надолго. Полагает он в Переславле держать начальную школу для моряков, для которых кораблики и потребны. Да не разово, а из года в год, причем весьма добрые. Кроме того, местным рыболовам тоже не откажут в помощи и снабдят хорошими баркасами. Всяко лучше местных. Помимо этого, нам и самим нужно учиться корабли строить. Тут все опробуем, а после на новом месте куда шустрее развернемся, зная, что к чему, почем и как. Вон Государь с тем же Яшкой Брюсом и прочими иной раз по полдня за расчетами просиживает. Бумаги изводят – жуть. Даже несмотря на то что большую часть мыслей чиркают на черной доске мелом. Но оно ведь и расчеты тоже на деле проверять нужно. Вот и проверим. Или ты думаешь, этим сараем флот российский ограничится? Мнится мне, друг сердечный, что это только первые шаги большого дела.

– Но как же мы научимся строить? Ведь одними расчетами, как ты верно сказал, толку не получишь. Нужны мастера, что помогут да подсобят. Своих если растить, да без помощи, очень много шишек набьем.

– Так не только тот голландец к нам захаживал, – усмехнулся Головкин. – Не им одним живы. Насколько я знаю, Иоганн развернулся во всю ширину своей торговой души и по Англии, Франции да Испании кинул клич, дескать, можно пристроиться под крылышком у Петра Алексеевича. Полагаешь, только такие пеньки дубовые придут, что чертежей и расчетов не ведают и знать не хотят?

– Может, и не только, но их большинство будет.

– Верно. Оттого Монс и передавал в своих письмах, что просто так никого пристраивать не станут, требуя прежде всего мастерства и живого разумения. Те, кто таковым не владеет, как приедут, так и уедут. Останутся лишь толковые.

– Уедут и ославят нас, – тяжело вздохнул Федор Матвеевич.

– Да и пусть, – улыбнулся Гавриил Иванович. – Государь после года работ попросит тех, кто остался, отписать родственникам да друзьям верным, что у них все в порядке и дела идут хорошо. Вот и окажутся эти пустоголовые клеветники скоморохами освистанными. По крайней мере, Петр Алексеевич мне так сказывал. Кто знает, как оно на самом деле выйдет. Но, по-моему, неплохо должно сложиться. Толковые расчеты – великое дело. А если к ним еще мастеров корабельных рукастых да головастых приставить, то совсем замечательно.

– Неужто такие поедут к нам? Поди и у себя нарасхват.

– Жизнь штука непростая. Да и где мастерам с живым разумением трудиться, если вот такие пеньки дубовые по верфям сидят? Не поверишь, по всему Амстердаму корабли без чертежей до сих пор строят. А те, что рисуют в той же Франции и Испании, ни в какое сравнение с нашими не идут. Эскизы, как называет их Петр Алексеевич, а не чертежи. Без особых деталей, размеров да пояснений.

– Да уж, – тяжело вздохнул Апраксин. – Будем надеяться. Хотя мне, конечно, боязно.

– Глаза боятся, Федь, а руки делают… ежели с головой, конечно, дружат.

17 июля 1685 года. Петровская дорога, к северу от Троицкого монастыря, недалеко от опорного форта № 5

Петр ехал, ритмично покачиваясь в седле и разглядывая мотающийся личный штандарт, что чуть впереди гордо тащила знаменная группа. Черный косой лапчатый крест, окаймленный белым на сочном красном фоне. А в центре черный круг с изображенным на нем белым медведем, вставшим на дыбы. И все бы ничего, только вместо традиционного оскала у мишки хитрая улыбка да фаллос вполне человеческого вида. В общем – нехарактерный такой штандарт ни для Императора, ни для царя, ни даже для барона какого, напоминающий озорную сатиру на полковое знамя. Однако Петр настоял на нем, так как настроение поднимала ему одна только эта хитрая ухмылка белого топтыгина в сочетании с доброй эрекцией.

– Государь, – обратился к нему Александр Меншиков, привлеченный, несмотря на его тотальную клептоманию и сомнения Петра, к его делам из-за уверенности в абсолютной личной преданности. – А что там такое творится?