– Что?! – слегка опешил от такой постановки вопроса Иоаким.

– Сильвестр, конечно, вор, по которому дыба давно льет горькие слезы, но и Никитка ведь совсем дурной, хотя и преданный. Даже письмом толком не владеет, а уж что касается алгебры, философии и прочих наук, то он о подобном даже и не слышал.

– Ваше Величество! Что же вы такое говорите?

– Владыко, я вас и не виню. Знаю, что это все происки Милославских. И понять их было несложно. Федор слаб от рождения, Иван тоже. Уже давно им стало ясно, что ни Федор, ни Иван долго не протянут, и править в конечном счете буду я. Вот и подсуетились, постаравшись вырастить меня невеждой, дабы можно было крутить, как куклой фарфоровой. Болванчиком. Не удивлюсь, что даже вас попытались привлечь к этому делу, хитростью или обманом каким.

Иоаким молча смотрел на царственного отрока. Переваривал. В его голове творился полный бедлам. Шок. Бардак. И какая-то вакханалия. Не мог сказанного произнести десятилетний мальчик, но он произнес. Причем очевидно, что не по научению, а сам. Вон не сбивается, тверд в словах. И как ему поступать? Какие выводы делать? А глаза юного царя смотрят на него с таким добрым укором… словно дед взирает на шаловливого внука…

– Владыко, – нарушил тишину Петр. – Вот видите, как неудобно и неприятно объяснение с людьми, относительно той беседы. И мне и вам сейчас хочется все взвесить, обдумать, сопоставить. Поэтому полагаю, что увиденного и услышанного на сегодня вполне достаточно. Особенно мне. А посему я вас более не задерживаю. Однако жду вас впредь в гости. Мне всегда будет нужен совет такого мудрого человека, как вы. Сами же знаете, насколько важно благословение пастырское.

С этими словами Петр кивнул, прощаясь, и отвернулся от патриарха, вернувшись к изучению Евангелия.

Иоаким с минуту постоял, продолжая переваривать и обтекать, после чего поклонился царственной спине и молча вышел. Оставив юного царя в покое.

– Поговорили? – спросила Наталья Кирилловна, встретив патриарха, вышедшего от сына.

– Поговорили, – кивнул он с задумчивым видом. – Дочь моя, я должен все обдумать. Слишком уж сильны изменения.

– И как же нам быть?

– Живите как жили. Просто помните, что сын ваш более не дитя неразумное, а взрослый муж.

– Неужели все так серьезно?

– Более чем, – буркнул патриарх и пошел далее. Вести разговоры ему было совсем не с руки. В своей бы голове порядок навести…

Вечером того же дня

Петр же, дождавшись ухода патриарха, направился к матушке держать с ней совет, стараясь, как говорил герой в исполнении Папанова, ковать железо, не отходя от кассы. Ведь на войне что главное? Правильно, инициатива. Упустишь, и все – тебя обошли и разбили.

– Матушка, можем ли мы незамедлительно переехать в Преображенское?

– В Преображенское? – удивилась царица-мать. – Но зачем?

– Вам понравилось, что творилось месяц назад? Хотите снова увидеть озверевших, пьяных стрельцов, которые будут решать, кому из бояр жить, а кого растерзать? – твердо, даже с некоторым нажимом сказал Петр.

– Государь, – с волнением произнес Федор Юрьевич Ромодановский, присутствующий тут же. – У вас есть известия о готовящемся заговоре?

– Сведений нет, но есть опасения, – кивнул ему царь. – Матушка?

– Да, сынок, я ему рассказала о том, что случилось утром.

– Кому еще?

– Ему и патриарху.

– Хорошо. Чем меньше людей об этом знают, тем лучше.

– Что вызывает в вас опасения? – повторил свой вопрос Федор Юрьевич.

– Патриарх. Я не могу поручиться за то, какую сторону он выберет. Ведь церкви намного удобнее, когда святые давно упокоились и про них можно говорить все, что угодно, в зависимости от сиюминутных интересов.

– Петя! – попыталась одернуть сына Наталья Кирилловна.

– Патриарх Иоаким уже показал, что ради собственных интересов готов растоптать интересы веры, закрывая глаза на чудеса. Взять хотя бы дела с Анной Кашинской. Чудо ведь нетленное тело. Без попустительства Всевышнего такое произойти не могло. Однако он закрыл глаза на сие лишь потому, что у ее мощей пальцы были сложены двоеперстно. Как, впрочем, и на всех старых иконах, что византийского образца, что римского. Поэтому я не доверяю ему, ибо неизвестно, что в нем победит – страсть к укреплению личной власти, для которой лучше бы Бога и не было вовсе, или вера христова. И если что, он сможет дать замечательный повод для Софьи вновь поднять стрельцов.

– Если она их поднимет, то Преображенское нас не спасет.

– Отнюдь. Во-первых, оно не так и близко. А значит, о том, что в Москве начались волнения, мы сможем узнать загодя и, если ситуация будет трагичной, то и спастись бегством, хотя бы в Троицкий монастырь. Полагаю, что стрельцы хоть и легко поддаются на смущение лукавым, но не до такой степени обнаглели, а потому святое место штурмовать не полезут. Во-вторых, мы и сами в Преображенском будем чем-то полезным заняты, а не просто сидеть без дела.

– И каким же?

– Царь изволит потеху чинить, – с некоей долей торжественности начал Петр. – Собрать потешный полк из отроков, обрядить их в форму воинскую и играть. И прочими делами заниматься.

– Вы желаете собрать армию из отроков? Но выстоят ли они супротив стрельцов?

– Молодость – это такой недостаток, что с годами проходит сам собой. И за эти годы я вполне смогу подготовить из них подходящих крепких вояк. Под видом потех, разумеется.

– Петенька, а ну как Софья что заподозрит?

– Именно поэтому я и хочу, чтобы вы никому о том, что случилось утром, не рассказывали. Пускай думает, что ее братец шалить изволил, вступая в тот возраст, когда самое озорство. Полагаю, если вы будете достаточно ловки в общении с ней, то Софья легко закроет глаза на мои игрища. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы на трон не претендовало. А мы будем сидеть тихо. Спокойно. Готовить войска и укреплять свои позиции, выражая внешнюю беспечность. По крайней мере, попробуем. Как говаривал один древний мудрец, если мы хотим победить сестрицу и всех тех, кто стоит за ней, то должны ее удивить, введя в заблуждение относительно меня и моих намерений. Буйный и непослушный отрок, который только и грезит, что будущими военными походами, и даже не помышляющий ни о чем ином. Разве должен ее пугать такой брат? – произнес Петр, смотря спокойным взглядом на задумчивые лица матери и ближнего стольника своего отца.

10 августа 1682 года. Москва. Кремль

Софья вышагивала по своим палатам и напряженно думала, пытаясь понять, зачем Нарышкины увезли ее малолетнего братца в Преображенское.

– Софья, душа моя, – раздался от двери голос Василия Голицына, фаворита царевны.

– Я вся извелась! Что они там устроили?

– Игрища там, большие и чудные, – пожал плечами боярин.

– Милый, отчего из тебя слова не вытянешь? Неужто что совсем непотребное творится?

– Душа моя, я просто не знаю, как все это осмыслить да в голову уложить. Понимаешь, юный братец твой вроде бы и шалостью занимается, да только странно очень. И что особенно меня смущает, с удивительной расторопностью. Сама посуди, решил он, значит, собрать полсотни охочих ребятишек из окрестных деревень на кошт казенный. Поди плохо? Там отбоя от желающих не было. Крестьяне-то бедно живут. Детей много. Кормить тяжело. Так вот. Пришло там сотни три, как сказывают, не меньше. И что ты думаешь? Петр им экзамен устроил похлеще, чем капитаны иным охочим до ратного дела по-новому из числа многоопытных стрельцов. Расспрашивал так, словно не потешных отроков для развлечения набирает, но ближних помощников.

– Чудно, – кивнула Софья. – Но то его мать могла научить.

– Слышал я, что Наталья Кирилловна тут ни при чем и сама дивилась от такой причуды.

– И каких же отроков он набирал?

– Живых умом да крепких здоровьем. Вопросы хитрые задавал и слушал не то, что ответит, а как думать станет, что предпринять захочет. Те слушания четыре дня длились. На них большая часть дворовых приходили. Очень уж чудно да и любопытно все выходило.