Спор наш слушала Полина Андреевна Машерова. Через лет 6—7 она сказала мне:
– Я до сих пор помню ваш разговор с Петром Мироновичем во всех деталях…
* * *
Самое странное было утром следующего дня. Звоню по вертушке председателю КГБ Я.П. Никулкину (в Белоруссию рекомендовал его друг К.В. Русаков, помощник Генсека, а потом секретарь ЦК КПСС)…
– Яков Прокофьевич, меня беспокоит, как организовано сопровождение машины Петра Мироновича. Так ведь и до беды недолго.
– А чего тебя это беспокоит? Чего лезешь не в свои дела?
Отбрил он меня, наивного, чисто. В ответ говорю:
– Ты не сердись, Яков, за мое неуместное вмешательство, но ты же понимаешь, чем все может кончиться, когда охрана допускает безразличие к требованиям безопасности охраняемого лица. Ты же знаешь решение Политбюро и приказ КГБ СССР. Там четко записано: лично отвечает за жизнь охраняемого начальник КГБ. В данном случае – ты…
– Знаю, я не раз говорил об этом Машерову. Он слушать не хочет. Пошел он… Сам в Политбюро, сам принимает решения, сам не выполняет, а я должен его убеждать…
Вот такой получился странный разговор…
Уезжал я из Минска с тяжелым сердцем и необъяснимым дурным предчувствием.
Прошли годы, а душа не может успокоиться. Нет ли моей вины в той трагедии, которая случилась 4 октября 1980 года?
Вины моей нет, но все же, все же…
Не сумел убедить Петра Мироновича. Не сумел. В других вопросах мог, а здесь не получилось.
Подсознательное чувство вины остается, избавиться от него не могу, потому что дорогим он был для меня человеком…
* * *
Читатель, видимо, ожидает от меня ответа на вопрос: преднамеренно ли была создана ситуация, приведшая к гибели Петра Мироновича? Был заговор против него или нет?
Анализируя все, что происходило в семидесятые и восьмидесятые годы вокруг Петра Мироновича, я прихожу к однозначному выводу: П.М. Машеров стал жертвой стечения роковых обстоятельств.
Смею предположить, что этих обстоятельств могло и не быть, если бы службу безопасности возглавлял тогда такой генерал, как Леонид Ерин.
Схема трагической аварии 4.10.1980 г. и как ее можно было бы избежать.
Прошло более двадцати лет со дня той трагедии. За эти годы меня никто из официальных лиц ни прокуратуры, ни КГБ, ни МВД даже не спросил, никто не поинтересовался моим мнением. Только случайно я попал на передачу ОРТ «Как это было». На вопрос ведущего: «Был ли заговор, не преднамеренно ли убили Петра Мироновича?» я дал обстоятельный ответ. Но это было на записи. А в передачу этот ответ не попал. При монтаже остался лишь его «осколок». И это опять информация к размышлению. Пусть читатель судит сам. Пусть сам выстраивает цепочку роковых случайностей. Любой из нас имеет право думать…
* * *
Кто сомневается в популярности Машерова, пусть заглянет на Московское кладбище на Пасху. Там всегда у его могилы лежат разноцветные пасхальные яйца. Их приносят простые люди Беларуси. Не по команде приносят, по подсказке души, сердца, ума.
Я бывал у этой могилы не один раз.
Когда-то он, каменный Петр Миронович, казался мне улыбчивым.
И вот стою здесь снова. И почему-то не замечаю прежней улыбки в облике Машерова.
Понимаю, что так не может быть. Ведь памятник – это камень. Однако на лице Петра Мироновича мне теперь видится почему-то тень глубокой озабоченности.
Понимаю, камень не меняется. И все же, все же…
Видимо, меняемся мы. И в наших душах поселились озабоченность и тревога.
* * *
Теперь иногда говорят, что первый секретарь ЦК КПБ фактически был президентом БССР. Мысль сама по себе симпатичная, но она не соответствует действительности. Первый секретарь ЦК КПБ не отвечал непосредственно за оборону республики. На ее защите стоял лучший в СССР Краснознаменный Белорусский военный округ, все Вооруженные Силы СССР. Первый секретарь ЦК КПБ лишь символически интересовался делами на границе, поскольку границу держали на замке отборные пограничные войска СССР. У первого секретаря ЦК КПБ не очень болела голова за внешнюю политику: МИД Белоруссии спокойно делал свое дело под руководством МИД СССР. А к каждому слову министра Андрея Андреевича Громыко прислушивались в то время на всем земном шаре.
Первому секретарю ЦК КПБ не приходилось искать средства на более или менее крупную стройку – на такие объекты давала деньги великая Страна Советов.
Не был Машеров президентом БССР.
Он был кандидатом в члены Политбюро ЦК КПСС, первым секретарем ЦК КПБ, членом Президиума Верховного Совета СССР, Героем Советского Союза, Героем Социалистического Труда.
Он был одним из лучших сыновей белорусского народа.
Он был во всех отношениях порядочным человеком.
СЕРГЕЙ ПРИТЫЦКИЙ
Сергей Осипович по праву считается видным белорусским государственным деятелем, прославленным участником национально-освободительного движения. Был замечательный фильм «Красные листья». Это о нем, о Притыцком. Правда, говорят, что в фильме есть домысел. Не без этого, наверное. Но главное состоит в том, что фильм построен на реальной биографии молодого западнобелорусского революционера. Главное в этом фильме – его четыре выстрела 27 января 1936 года в здании Виленского суда.
* * *
Из записок С.О. Притыцкого
26 января целый день блуждал по улицам Вильно с пистолетами в карманах, испытывал наслаждение жизнью и всем, что меня окружало. Кто знает, буду ли я жить завтра. День был пасмурный и холодный, но он казался мне чудесным. Никогда я так жадно не вдыхал воздух, никогда для меня не были такими прекрасными небо и вода в Вилии, как в тот день. И все люди мне казались необычайно добрыми…
Утром 27 января направился в окружной суд.
Наконец председатель суда объявил: «Пригласить свидетеля Якова Стрельнука». Раскрылись двери, и из кабинета прокурора вышел он, провокатор.
Мгновенно вынув из карманов оба пистолета, направился к судейскому столу. Направив один пистолет под правое ухо, второй в спину, нажал на оба курка одновременно. Прозвучали два выстрела. В зале поднялась большая паника. Судья и прокурор полезли под стол, публика бросилась к выходу. Для большей уверенности я послал еще две пули…
Шпики выхватили пистолеты и открыли по мне огонь… И только тогда перестали стрелять, когда посчитали, что я мертв.
В июне 1936 года Виленский окружной суд вынес мне приговор: смертная казнь через повешение…
Полтора года просидел в камере смертников в ожидании той минуты, когда меня поведут на виселицу… Потом смертная казнь была заменена пожизненным заключением. Свобода пришла в сентябре 1939-го…
* * *
Работали мы в 50-е годы в разных областях: Притыцкий – в Гродненской, Барановичской, Молодечненской, я – в Пинской и Брестской. Думаю, что до лета 1953 года он мог обо мне и вовсе ничего не знать. Был я тогда первым секретарем райкома партии в полесской глубинке, в Телеханах.
В 1960 году встал вопрос о начальнике Минского управления КГБ. Полковника Зимина сняли за грехи 1937 года. Ивана Терентьевича Скарубина утвердили в этой должности на бюро обкома партии. При этом первый секретарь обкома партии Сергей Осипович Притыцкий не согласовал вопрос ни в ЦК КПБ, ни в Комитете Союза. А там возражали против кандидатуры Скарубина. Кажется, были претензии по довоенной работе. Подробностей не знаю.
Прошло три-четыре месяца, а может быть и больше. Скарубин работает, но «наверху» его не утверждают. Притыцкий твердо стоит на своем, не отступает. Ни Мазуров – первый секретарь ЦК, ни Машеров – секретарь ЦК по кадрам никак не могут убедить первого секретаря обкома. Наконец сказали безоговорочно: «Скарубин работать не будет».
