— Ну, это типа когда насмехаются, но по-умному?

— Не совсем. Слушай, так мы с тобой ни до чего не договоримся. Может, черт возьми, просто прочтешь книгу?

— А вы мне ее дадите?

— Обещаешь бережно с ней обращаться?

— Я всегда бережно обращаюсь с книгами, — заверил я.

— Тогда бери. Все лучше, чем отвечать на твои дурацкие вопросы.

— Мне правда интересно про космос, — объяснил я.

— Да что ты говоришь! А я и не заметил! Только смотри: будешь читать — не зацикливайся на химии.

Я потупил взгляд.

— Серьезно, просто забудь на пару часов про все свои формулы. Понял?

— То есть про метан не думать?

— Забудь про свой чертов метан.

Так мне в руки впервые попала книга Воннегута. Как видите, более или менее случайно.

Мама утверждала, что в наготе нет ничего стыдного, но я почему-то подозревал, что полуголых сирен на обложке она не одобрит. В принципе мне казалось, что я хорошо понимаю мамины правила, но тут вдруг выяснялось, что на самом деле они сложнее, чем я думал. То есть два соска, наверное, прошли бы цензуру, но насчет шести я сильно сомневался. И вообще столько женских грудей сразу наверняка спровоцировали бы не очень приятный разговор. Это я пытаюсь объяснить, почему решил не показывать маме книгу. Я закрылся с ней в тот же вечер и читал до глубокой ночи, а потом еще весь следующий день.

Теперь передо мной стоит задача, которую мистер Питерсон счел невыполнимой: вкратце пересказать сюжет книги. Это безумие. Но я попробую.

Уинстон Найлс Румфорд летит со своим псом Казаком в космическом корабле на Марс и попадает в хроно-синкластический инфундибулум, из-за чего оба оказываются как бы «размазаны» по галактике длинной волной энергии, которая раскручивается от Солнца до Бетельгейзе — это такой красный сверхгигант, «сидящий» на правом плече Ориона, если считать, что тот повернут к нам лицом. Масса тела Румфорда превращается в энергию, однако время от времени он материализуется на Земле, Меркурии и Титане, где рассуждает о природе Бога (Всебезразличного) и делает ряд предсказаний о ближайшем будущем человечества. В одном из них говорится, что богатый землянин по имени Малаки Констант отправится на Марс, потом на Меркурий, а потом на Титан, где сойдется с полубывшей недовдовой Румфорда. Так и происходит. Есть у сюжета и ответвления — про разумного робота-инопланетянина, про гигантских синих птиц и, собственно, про сирен, которые оказываются вовсе не сиренами. В самом конце Малаки Констант замерзает насмерть, но его утешают приятные видения, а Румфорда с псом раскидывает по разным концам Вселенной.

Где-то на середине книги я вроде бы понял, что такое сатира. Это когда о важных вещах говоришь с усмешкой. Но вместо того, чтобы принизить их значение, сатира, напротив, его подчеркивает, делает яснее и удобнее для понимания. Вот, к примеру, в «Сиренах Титана» бойцам марсианской армии вживили в мозг радиочипы, чтобы генералы могли управлять их мыслями и отдавать приказы дистанционно. Возвращая книгу мистеру Питерсону, я спросил, правильно ли я понял, что это сатира.

— В яблочко! — ответил он.

— Но это какой-то странный образ, — заметил я.

— Очень точный образ, — возразил мистер Питерсон. — Примерно в этом весь смысл пушечного мяса. Людей в армии превращают в оружие с дистанционным управлением, сражающееся за отечество.

— Разве плохо служить отечеству? — не понял я.

— Плохо, — отрезал мистер Питерсон. — Служить нужно исключительно собственным принципам. В армии тебе не дадут выбирать, за что ты воюешь, и не будут считаться с твоей совестью. Получил приказ — пошел убивать. Запомни, парень: никогда и никому не доверяй право решать за тебя, какой морали придерживаться.

— Постараюсь, — пообещал я.

Мне ужасно нравилось общаться с мистером Питерсоном. Как ни удивительно, он тоже радовался нашим встречам. То есть он ворчал, что я задаю слишком много вопросов, часто идиотских, но позволял мне приходить по субботам, а иногда и по воскресеньям, печатать новые письма и выгуливать пса. По официальной версии я отбывал повинность, которую мне полагалось нести, пока мистер Питерсон не скажет, что я возместил ущерб, причиненный теплице. Он этого так и не сказал. А через несколько недель мы вообще забыли о каких-то там повинностях. Я просто приходил в субботу, в десять утра, и находил дверь открытой.

В числе прочих причин меня влекло к нему в дом собрание сочинений Воннегута. Мне так понравились «Сирены Титана», что я решил прочитать все книги с третьей полки. Мы с мистером Питерсоном оба считали, что это будет поучительно и полезно для укрепления нравственности.

В общем, закончив знакомство с сиренами и сатирой, я переключился на «Колыбель для кошки» — роман про особый лед, который уничтожает жизнь на Земле. Затем я взялся за «Бойню номер пять» — про путешествие во времени и бомбардировку Дрездена, в ходе которой погибло сто тысяч немцев. Это не вымышленное событие, Воннегут сам был ему свидетелем во время Второй мировой. Потом я прочитал «Завтрак для чемпионов». Мистер Питерсон дорожил этой книгой больше, чем остальными, потому что это было первое издание и подарок жены. На форзаце была надпись: «Мне кажется, сюжет тебе понравится. И я уверена, что понравятся иллюстрации. С любовью, Р.».

— Тебе не нужно говорить, что с этим томом нужно обращаться особенно аккуратно? — спросил мистер Питерсон.

— Не нужно, — ответил я.

Это был очень важный момент. То, что мистер Питерсон доверил мне эту книжку, означало, что он простил меня за теплицу. Он ничего такого не говорил, но я понял без слов.

Я убрал книгу в сумку и нес ее домой бережно, как новорожденного котенка Люси.

Поскольку мама работала, а папы у меня не было, из Асквита меня забирал школьный автобус. Вообще-то он принадлежал транспортной компании, которая владела практически всеми пригородными автобусами в Сомерсете и Эйвоне. По расписанию он каждый день в 15:45 останавливался возле школы Асквита и заполнялся школьниками. Мне кажется, хуже автобуса в автопарке компании просто не нашлось. Не исключено, что это вышло случайно, но куда вероятнее, что руководство вполне обоснованно побоялось пускать по этому маршруту приличную машину. Так или иначе, но наш двухэтажный школьный автобус выглядел абсолютно неприлично и вел себя довольно нервно (как, впрочем, и водитель). Ржавый тарахтящий драндулет, которому за долгую жизнь выпало слишком много испытаний, не предусмотренных инженерами, останавливаясь на светофоре, сипел и задыхался, как неуклюжий киборг-астматик. На подъеме или при резкой остановке его железный каркас скрипел и издавал мучительные стоны. Их отчетливо слышали все сидящие в салоне, особенно те, кто устроился внизу, ближе к двигателю. По этой причине читать в автобусе, как сами понимаете, представлялось проблематичным. Кроме того, показать, что читаешь не по программе, а для удовольствия, значило признаться в своей принадлежности к презренной когорте педиков.

Четыре дня из пяти я и не помышлял достать в автобусе книгу. Обычно я старался сесть внизу, затесавшись среди обычных пассажиров, которые наверх не спешили. И желательно поближе к водителю — суровому на вид дядьке, который никому не позволил бы усомниться в собственном авторитете. К сожалению, нижний этаж часто целиком оккупировали пассажиры с детьми, колясками и сумками, и тогда приходилось подниматься наверх, в царство беспредела. Там я пробирался вперед и молча сидел, уставившись в пол. Обычно всю дорогу до дома я изучал свои ботинки. Только изредка, набравшись смелости, бросал взгляд в окно.

Зато по средам я получал передышку. За этот островок спокойствия в бурном море вечного гвалта благодарить следовало… спорт. По традиции, явно унаследованной Робертом Асквитом у школы, где он сам когда-то учился, в нашей каждую среду после уроков проводили спортивные соревнования. Это означало, что желающие отправятся играть в футбол. Соответственно проведение очередного футбольного матча означало, что в автобусе будет тишь да гладь.