Некий молодой фотограф показывает свои работы: снимки решеток оград, пешеходные дорожки, водосточные желоба, строительные сетки, разметки планов местности, — безупречные графические упражнения, которые, кажется, повторяют кадры молодой американской фотографии. Что можно обо всем этом сказать? Отметить качество снимков? Строгость кадрирования? Что нужно сделать, чтобы не показаться равнодушным и безучастным? Просмотреть фотографии по второму разу, пересмотреть их медленно, чувствуя, что рядом сидит другой человек, который напряженно глядит в другую сторону? Ну и потом, почему бы не сказать, что сказать нечего, что эта работа не вызывает никакого отклика, кроме смутного ощущения качества? «Снимайте лучше людей, которых любите, с той же точностью, с какой снимаете эти решетки», — вот что следовало бы сказать. Другой молодой фотограф рассказывает о своем разочаровании: он поехал на канал, чтобы снять репортаж о людях, которые работают на баржах, и вернулся, так ничего и не сняв, ни одного «хорошего» кадра. Он объясняет:

— С людьми все идет отлично, с ними все идет отлично, пока мы разговариваем. Но, когда я начинаю их снимать, они меня больше не интересуют, меня интересует мой снимок, и они это чувствуют, и тогда закрываются, и снимок никуда не годится…

— Снимай только самых близких, родителей, братьев и сестер, возлюбленную, ощущения из прошлой жизни приведут тебя к фотографии…

Сегодня, когда я во второй половине дня шел по мосту острова Сан-Луи, меня привлекла картина, которую мне бы хотелось сфотографировать: довольно высокий мальчик, вытянувшийся из-за слишком быстрого роста, лет тринадцати или четырнадцати, с взъерошенными волосами, шел рядом с мальчиком поменьше — судя по всему, его братом. Я долгое время шел за ними, замедлив шаг, чтобы рассмотреть их со спины. В левой руке старший мальчик держал на поводке хрупкую борзую собаку; его правая, длинная и тонкая рука лежала на плече маленького мальчика, на котором были коротенькие фланелевые штанишки и серые носки, поднимавшиеся почти до колена, и эта рука на его плече (словно делающая некоторое усилие, чтобы опуститься чуть ниже), и эта близость худой собаки, и эта старомодная одежда правильного мальчугана являли для меня картину настолько нежную и хрупкую, словно то была картина ласкового приветствия или дружбы…

Молодые фотоэнтузиасты дома культуры Н. предложили сделать выставку на тему «Порядок, последовательность, единство»: «Единство» должно представлять собой непрерывное повествование с использованием принципа кинематографической раскадровки; «Последовательность» должна исчерпывающе раскрывать одну-единственную идею, одно-единственное соображение; «Порядок» должен быть «разделяемым» монтажом, состоящим из многочисленных фотографий, которые, как только их соединят вместе, смогут сказать нечто отличное от того, что изображено на каждой, словно это некое сообщение или зрительная шарада… Летом 1978 года в Бейруте мне пришла в голову идея сделать фотосъемку, построенную как раз на определенном порядке, объединяющем три вида картинок, выставленных на витринах или же изображенных на афишах, которые производили на меня самое сильное впечатление: в банках и почтовых отделениях — черно-белые овальные изображения лиц молодых террористов, за информацию о которых обещана компенсация, а за поимку особое вознаграждение; их постепенно отлавливают, а портреты зачеркивают, словно охотничьи трофеи, крестами; в витринах магазинах по искусству — фотографии с надписями звезд, которые исполняли в Бейруте партии Вагнера, те же снимки — на стенах таверн для туристов; в витринах аптек — гиперреалистические, чудовищные рисунки, изображающие случаи аллергии с покраснением тела, с язвами или грибками, маленькими алеющими кратерами, зеленоватыми вздутиями, сочащимися гнойниками, опухшими веками. Но что мог бы показать такой монтаж: это была бы беспричинная демонстрация чудовищного содрогания, которое могут вызывать снимки? Загадочная притча, говорящая о насилии?

Я купил порнографический журнал, надеясь по-настоящему влюбиться в картинку (это возбуждает меня даже с романтической точки зрения). Я увидел лицо, тело, член этого человека в одном из каталогов и купил демонстрировавший их журнал «Динамо-машина № 5», в котором изображения этого тела, и только его, повторялись от страницы к странице, этот человек все время был обнажен и смотрел в камеру, на нескольких снимках он был возбужден и на каких-то облизывал, изогнувшись, свой болт. Парень в этом журнале тот же самый, чья фотография была напечатана в каталоге (тут было указано, что его зовут Джонни Харден), но я внезапно его разлюбил, я заплатил за этот журнал сто франков, и он едва возбуждает меня до такой степени, чтобы я мог хотя бы раз подрочить на него сверху: тем не менее, мне все в этом парне нравится, мне нравится его мордашка (его упрямая мордашка, как сказал бы Жене, которого я сейчас читаю), его еще не вполне развившееся тело, которое, судя по всему, выбрили и припудрили, его довольно тяжелый член с крайней плотью, даже та одежда, которую выбрали для фотографий, расстегнутая куртка, показывающая его торс, повязка на волосах, тельняшка, поднятая над сосками или натянутая вниз так, что через нее просвечивает член, но в один момент они перестают вызывать во мне какие-либо ощущения, так как, прежде всего, размноженные снимки дают мне более реальное о нем представление, и я уже не могу представить ничего, что можно с ним делать, кроме как сомкнуть губы вокруг его члена или положить руки на его плечи, провести ими по торсу, опустив к ягодицам, от этой идеи я не могу избавиться, и, говоря литературным языком, она-то и питает мою иллюзию. Тогда я пытаюсь различить на его теле какие-то признаки, которые делают его более реальным, к примеру, плохо замаскированная маленькая бородавка на одном из пальцев ноги или даже то, что он уже начал лысеть, а это заметно на снимке, на котором он выходит из воды, и его волосы откинуты назад: это совершенно неподвижный, незыблемый образ прошедшего времени, образ мертвый, неудовлетворяющий и быстро становящийся безразличным.

Как правило, эротические и порнографические снимки различают следующим образом: на эротических снимках обнаженность спокойна, расслаблена и академична (что можно увидеть в художественном ателье или музее скульптуры), хотя порой улавливаешь в ней скрытый намек на порнографию. Порнографические снимки изображают обнаженность активную, распутную, чрезмерную, это резкость, твердость, накал. Эротические снимки — черно-белые. Порнографические — цветные (точно так же говорят о ребенке, когда от свежего воздуха у него розовеют щечки: увеличение напора крови в члене вызывает эрекцию) с преобладанием розовых оттенков и изображением намокших волос на теле. Эротические снимки — чистые и возвышенные, порнографические снимки — грязные и пошлые. Эротические снимки могут продаваться очень дорого, они печатаются на дорогой бумаге, их можно показывать, вешать на стены, их не стоит стыдиться. Порнографические снимки отпечатаны на глянцевой бумаге, дающей лишние отсветы, их скрывают, используют, потом выкидывают, их критикуют, марают. Эротическая модель должна быть красива, для нее предусмотрено особое освещение. Порнографическая модель может быть несовершенной, обрюзгшей, это всего лишь деталь плотской механики, фигура программы, упражнения, образец из каталога. Это обесцененное тело (и продающееся за бесценок: тело на рынке стоит всегда дешевле, чем тело в борделе).

Но граница между эротикой и порнографией более смутная, и связана она напрямую с коммерцией: порнографию можно вполне выдать за эротику, наоборот бывает редко, так как это просто невыгодно. Порнографии касается то, что не имеет никакого отношения к искусству (также как и к изяществу). Множество снимков с обнаженными телами продаются из-за самих этих тел, а не из-за каких-либо достоинств снимков. Но продают их под предлогом и защитой искусства. Эротические снимки вставляют в раму, порнографические снимки сперва засовывают в целлофан, как мясо на рынке.