— Здравствуйте, — сказала девушка, крепко, по-мужски встряхивая ее руку. — Петька, чего стоишь? Помоги агрономше чемодан на телегу положить.

И пока вконец смущенный Петр Анисимович укладывал чемодан, она успела сообщить Лидочке, что зовут ее Анкой, что машина по нынешним дорогам не пробилась, что председатель колхоза сам хотел ехать встречать новую агрономшу, но стали звонить из райкома, и он задержался. И, глядя на смуглое энергичное лицо Анки, на ее решительные жесты, ощущая какую-то притягательную силу, исходящую от нее, Лидочка подумала: "Вот такая не заплачет, хоть на Камчатку ее посылай! Поедет, если нужно, и все". И ей стало как-то покойней от присутствия этой надежно-сильной девушки.

— Опоздал, что ли, поезд-то? — спросил Лидочку старик, когда она садилась в телегу.

Лидочка сказала, что не знает.

— Наверно, опоздал, — уверенно сказал старик, погоняя лошадь, — у них без этого не бывает.

Они долго ехали по глинистым размытым проселкам, то въезжая в лес, то вновь выезжая на поля и пойменные луга. Вскоре впереди показалось село. Старик оживился и сказал, что здесь они остановятся покормить лошадь.

— Вот тут и встать можно, — сказал он возле двух этажного здания, отмеченного всеми внешними признаками пивной.

Здесь вокруг своих машин бродило много скучающих шоферов, застигнутых в дороге внезапной распутицей. Они тотчас же сгрудились возле телеги, и, глядя на этих крепких смеющихся парней, отпускающих "скользкие" шуточки, Лидочка струсила и приуныла.

— Между прочим, можно бы чаю попить, — сказал старик, — да у них нет его никогда.

— А вы водочки выпейте, — посоветовал один из шоферов. — Или тяжеловато будет для женского организма?

— Дайте-ка дорогу, — сказала Анка, бесцеремонно расталкивая парней. — Идемте, Лидия Павловна. Вы не обращайте на них внимания.

Чай все-таки нашелся — хороший, крепкий и горячий чай. Лидочка вдруг почувствовала, что проголодалась, и с удовольствием грызла окаменелые пряники, от которых пахло крупой.

Выехали уже за полдень. Старик подозрительно раскраснелся, лошадь уже не погонял и, повернувшись к ней спиной, говорил Лидочке:

— А нынешней зимой в соседнем колхозе девяносто гектаров озимых вымерзло. Кто виноват? Опять же агроном! Кому нагоняй? Опять агроному! Нет, должность вашу я очень отлично понимаю. Одни сплошные неприятности.

— И все ты врешь, Огурцов, — вмешалась Анка. — Вымерзло у них всего-то навсего две плешинки, а ты уж — девяносто гектаров! И нагоняя агроному никакого не было. Ворчишь только да Лидию Павловну пугаешь. Молчал бы уж! И вы не слушайте его, давайте со мной про новые фильмы разговаривать.

Переехали через мост над мелкой речкой, до дна пронизанной солнечным светом.

— Искупаемся, — предложила Анка, — Сворачивай, Огурцов, да отъезжай подальше и жди нас.

Разморенные жарой, девушки долго лежали на горячем песке; в тягучем полусне растворялись мысли, оставалось лишь приятное ощущение здорового чистого тела. С берега было видно далеко кругом. Сквозь солнечную пыль, вьющуюся над полями, виднелись избы деревень.

— Видите, во-о-он наша Сосновка, — сказала Анка, лениво протягивая руку.

— Будем говорить на "ты", — попросила Лидочка.

— Будем, — согласилась Анка.

"Нет, нет, все-так и здесь очень хорошо", — еще раз подумала Лидочка, подошла к воде, окунулась до подбородка, чтобы не замочить волосы, и поплыла, фыркая и громко смеясь…

— Тебе комната у тети Любы приготовлена, — сказала Анка на въезде в Сосновку. — Я тебя прямо к ней доставлю, отдыхай.

На крыльце новой избы-пятистенки Лидочку встретила немолодая дюжая женщина с широким добродушным лицом.

— Молодая-то какая! — певуче говорила она, ведя Лидочку в избу. — Устала небось? Холодного молока хочешь? Или кваску?

— Да, очень пить хочу, — сказала Лидочка просто, как сказала бы матери, и ей показалось, что она уже давным-давно знает и тетю Любу, и ее чистую горницу, увешанную фотографиями, и даже некрасивого кота с длинной мордой, восседавшего на лежанке.

Тетя Люба ушла в погреб, а Лидочка стала рассматривать фотографии. Между окнами, как видно, на почетном месте висела цветная фотография парня с васильковыми глазами и крупными пшеничными кудрями, упавшими на лоб. Этот же парень был снят в гимнастерке с петлицами рядового бойца, в кителе с погонами лейтенанта, в полушубке с полевыми капитанскими погонами.

— Можно войти?

Лидочка вздрогнула и обернулась. На пороге стоял невысокий паренек в белой рубашке и смотрел ка Лидочку внимательными умными глазами.

— Можно, — тихо сказала она, почему-то смущаясь от этого взгляда.

Он шагнул через порог, подал ей руку.

— Секретарь комсомольской организации Нестеров. Пришел познакомиться.

Оба неловко помолчали, выбирая, какой тон взять в разговоре — дружеский или официальный. Наконец Нестеров, очевидно, решив, что для первого знакомства больше подходит официальный, спросил:

— Вы комсомолка? Да? Вот и хорошо! Будете, значит, нам помогать. Я давно хотел организовать для нашей молодежи цикл лекций по агротехнике. Вот вы и…

— Успел уже! — перебила его тетя Люба, появляясь в горнице с кринкой в руке. — Ступай, ступай! Дайте человеку отдохнуть с дороги. Секретарь, а сознательности нет. Приходи завтра.

— Я не устала, — попробовала заступиться за Нестерова Лидочка, но тетя Люба энергично вытеснила его из горницы, и он, держась за косяки и улыбаясь, успел только крикнуть:

— Подумайте о лекциях!

Лидочка пила холодное молоко, заедая душистым ржаным хлебом. Тетя Люба, сложив руки под грудью, ласково смотрела на нее и лучисто улыбалась, словно, наконец, дождалась какого-то своего счастья.

— Это кто? — спросила Лидочка, кивнув на цветной портрет.

— Погибший сын Павлуша, — спокойно ответила тетя Люба, но даже в этом спокойствии можно было уловить горечь большой утраты — обжитую, притупившуюся, но незабываемую. — Тоже в свое время на агронома учился. У него, скажу тебе, талант был к нашему крестьянскому делу. Бывало…

И тетя Люба принялась рассказывать, как ее Павлуша занимался какими-то непонятными ей опытами с почвой, как выращивал рассаду, как плакал по ночам от неудач.

"Может быть, у меня нет такого таланта, — думала Лидочка, слушая ее, — но, милая тетя Люба, я буду работать очень много… и за себя и за Павлушу… Я буду стараться, вы верите мне?"

Она хотела бы сказать все это вслух, но понимала, что для тёти Любы, для Анки, для Нестерова, для Петра Анисимовича Цветкова, для всех хороших знакомых и незнакомых людей важней всех слов и заверений ее дела, и поэтому промолчала.

А вечером она уже сидела в правлении и говорила с председателем. Кабинет у него был обставлен богато, в шкафу за стеклом виднелись корешки книг с золотым тиснением, и сам председатель выглядел вполне городским человеком — в добротном костюме, в галстуке, с аккуратно подстриженными усами, — и только большие обветренные руки, привыкшие к земле, выдавали его крестьянское происхождение. Вся эта обстановка говорила Лидочке, что приехала она сюда не для шуточных дел. И она догадывалась, что должен был думать председатель, глядя на ее хрупкую фигурку, затянутую в какое-то легкомысленное платьице с бантиком на груди.

И потом, когда они вышли и бок о бок шагали в потемках по лужам, Лидочка думала о том, что жизнь, несмотря на то, что прожито почти двадцать два года, только начинается, и еще надо завоевать право быть в ней не последним человеком.

Накануне отпуска Вера Петровна получила от тетки письмо и очень удивилась, потому что не переписывалась с ней, да и вообще редко вспоминала о том, что у нее есть тетка. Но прочитав нестройные старческие каракули, начертанные на листке бумаги в клеточку, она растрогалась и даже всплакнула.