Колючие глаза Архипа Ивановича потемнели.

— Ладно, — сквозь зубы сказал он, поглядывая на притихшее под низким февральским небом правобережье, — мы истинную дорожку найдем, не заблудимся.

Помолчав, он повернулся к Груне и спросил внезапно:

— Ты ведь с новым инспектором уже встречалась?

— Встречалась, — вспыхнула Груня.

— Как он тебе сдается? Стоящий парень?

Девушка заволновалась:

— Откуда я знаю? Вам виднее, стоящий он или нестоящий, а я с ним детей крестить не собираюсь.

Черная бровь Антропова поднялась, взгляд его узеньких глаз на секунду задержался на лице девушки.

— Угу, — промычал он, — это, конечно… крестины мне тоже ни к чему, а человека знать надо. Он ведь в твоем деле первым советчиком может быть, да и нам помощь от него немалая ожидается…

Архип Иванович простился с Груней и пошел в колхозный двор, где рыбаки заканчивали последние приготовления к весенней путине: конопатили и смолили перевернутые вверх днищем баркасы, чинили, растянув на затоптанном снегу, невода и сети, вытесывали из камня тяжелые грузила, вырезывали деревянные поплавки.

Посередине двора горел костер, над которым стоял черный котел с кипящей смолой. Отовсюду доносился запах смолы, свежевыструганных досок, рыбьей чешуи. Слышались визжание пил, стук топоров, дробное постукивание молотков.

На одном из дубов сидел выпачканный смолой Пимен Талалаев. Он встретил Антропова молчаливым кивком и тотчас же отвернулся. Бригадиры недолюбливали друг друга и вступали в разговор только в случае крайней необходимости. В заднем углу двора, под навесом, возился над сетями дед Малявочка. Его окружали одни женщины, и он беспрерывно покрикивал на них, хотя в этом не было никакой необходимости.

Кузьма Федорович Мосолов, в брезентовом плаще и в военной фуражке, расхаживал по всему двору, выслушивая короткие доклады рыбаков, делая попутные замечания, записывая что-то в свой пропитанный рыбьим жиром блокнот.

Антропова охватило то радостное чувство, которое обычно бывает у старого рыбака в преддверии весны, когда каждый день приближает выход рыбацкой флотилии на реку и первое притонение в холодной воде, по которой еще плывут почерневшие льдины.

— Ну как, — ухмыляясь, спросил он, подавая Мосолову темную, тяжелую руку, — начинаем, товарищ начальник?

— Выходим на исходные позиции, — в тон ему ответил Мосолов. — Надо собрать людей да поговорить о планах добычи и многих других делах.

— Что ж, соберем, — тряхнул головой Антропов, — я сам об этом думал…

Широко расставив ноги, могучий, обветренный, как будто вытесанный из камня, он стоял у ворот и смотрел на реку.

Всюду еще лежал снег. Холодновато поблескивал лед на реке. Казалось, ничто не предвещало близкой весны. Но слабевший ветер незаметно подул уже не с востока, а с юга, из-за перелесков левобережной Тополихи; уже на острове, над высоченными деревьями, хлопотливо кружились первые грачи, а снег обмяк, отяжелел и, тусклый, пропитанный влагой, стал покрываться бурыми и глинисто-желтыми пятнами.

Раздувая ноздри, Архип Иванович жадно втянул свежий, пахнущий смолой и лесными корнями воздух, и ему почудилось, что внизу, где-то глубоко под речным льдом, ворочается, набирая силы, что-то живое, крепкое, молодое…

На две тысячи километров, от Иван-озера до Азовского моря, протянулась большая река, за неторопливое свое течение прозванная тихим Доном. Петляя в разные стороны, огибает река белые столбы Дивногорья, поворачивает то на юг, то на восток, обходит правобережную меловую гряду, упирается у Иловли в склоны великой Приволжской возвышенности и, обтекая ее ниже хутора Вертячего, описывает огромную дугу и стремится все дальше на юго-запад.

В верховьях вливаются в Дон реки Красивая Меча, Быстрая Сосна, Воронеж, Непрядва, многие ручьи и протоки. На правом берегу высятся крутые холмы и горы, а на низменном левом белеют песчаные натеки: Вешенский, Арчадинский, Трехостровянский. Тут русло реки прижимается к высокому правобережью, а слева расстилается широкая долина с музгами, старицами, озерами. И снова Дон принимает в себя воды Тихой Сосны, Битюга, Хопра, Медведицы, Иловли, а ниже вливаются в его русло Чир, Цимла, Северский Донец, Сал, Маныч, Тузлов.

Тысячи лет течет тихий Дон к Азовскому морю, отлагая у берегов песчаные отмели, образуя из наносов острова и перекаты, острые языки поросших лозняком белых кос и подводные осередки, вырастающие из вечно движущихся песков речного дна.

Самую низкую часть донского русла, по которому летом и осенью течет речная вода, рыбаки называют меженным, или малым руслом. В межень река обнажает сотни перекатов, мелеет, и только на плесах в жаркие летние дни можно видеть зеленоватую водную глубь. При наступлении зимних холодов низкую воду Дона сковывает лед.

Но как только по-весеннему пригреет солнце и станет прибывать вода, начинается затопление огромных речных займищ, разбросанных в долине на обоих берегах. В эти дни и наступает рыбацкая страда.

С приближением весны Зубов бывал дома все реже и реже. Он по целым дням бродил по участку, объезжал верхом хутора по Сухому Донцу, чтобы на местности посмотреть предстоящий весенний маршрут рыбца (каждую весну косяки рыбца шли по Сухому Донцу к своим старинным нерестилищам на Северском Донце).

С Марфой Зубов почти не виделся. Домой он возвращался поздно, когда хозяйка уже спала, а вставал, когда она уже уходила на работу.

Марфа ухаживала за ним, как за сыном: то поставит ему утром кувшин с молоком, то испечет вкусных пышек, то белье ему постирает и приготовит помыться. Зубов попытался как-то заплатить Марфе сверх той суммы, о которой они договорились, но женщина сердито отказалась, обиделась и почти перестала с ним разговаривать, хотя по-прежнему заботилась о нем и старалась предупредить любое его желание.

Каждое утро Василий уходил в станицу. «Надо узнать людей, — говорил он самому себе, — без этого я буду бродить здесь как в лесу, и меня любой обставит…»

Он осмотрел огромный двор рыбцеха с его бетонированными приемниками, каменными и деревянными чанами, ледниками, коптильнями.

Начальник рыбцеха Михаил Степанович Головнев, невысокий плечистый мужчина с зачесанными набок черными волосами и гладким, безбородым лицом, встретил Зубова очень приветливо, показал ему все службы и посвятил в планы нового строительства.

Рыбцех представлял собой своеобразный филиал рыбозавода, расположенного в далеком городе. В задачу Головнева входили приемка рыбы от колхозов, первичная ее обработка в цехе (замораживание, соление и копчение) и отправка в город. Соблюдая интересы завода, Михаил Степанович был больше всего озабочен тем, чтобы в цех поступала высококачественная рыба и чтобы заводские катера вовремя увозили ее вниз по реке, освобождая место для новых партий свежака.

Зубов часто встречался со старыми рыбаками, ходил на левый берег в контору шлюза и познакомился с начальником гидроузла инженером Акименко, который показал ему чертежи и схемы речного дна на подшлюзном участке.

Когда Зубов, сопровождаемый Акименко, уходил со шлюза, его внимание привлек молодой парень, работавший у трансформаторной будки. Это был цыгановатый, черноглазый крепыш с подбритыми усиками и наглым выражением смуглого румяного лица. Проводив Зубова насмешливым взглядом, он засмеялся и довольно громко сказал своему помощнику, болезненного вида мальчишке в бушлате:

— Видал? Новый инспектор пошел, который заместо Лихачева назначен. Молоко на губах не обсохло, а гляди какой! Должно быть, в Ташкенте с мамкой воевал, а теперь геройство свое будет тут показывать…

Василий обернулся. Парень вызывающе спокойно встретил его взгляд и продолжал работать как ни в чем не бывало.

— Кто этот черномазый, в брезентовой робе? — спросил Василий у Акименко.

— Который? — оглянулся начальник шлюза. — А-а, это наш старший монтер Талалаев. Отец его паромщиком работает, а дядя — бригадиром в колхозе. Когда-то, говорят, богачами слыли. Сады у них были на Костиных горах…