Луиза Субиру думает о том, что мужу завтра вставать в половине пятого. Она хочет, чтобы гости поскорее разошлись. В Пиренеях женщины после вечерней трапезы обычно еще молятся по четкам, чтобы достойным и благочестивым образом отметить завершение дня. Одна из женщин громко произносит слова молитвы, а другие вторят ей невнятным бормотаньем. Луиза сама не знает, почему сегодня она поручает громкое чтение молитв Бернадетте. Бернадетта стоит на некотором расстоянии от других, у самой двери. Она послушно вынимает четки, те самые, что держала сегодня в протянутой руке и показывала прекрасной-распрекрасной даме. Бернадетта начинает монотонно читать первое «Ave». Ее слова сопровождает глухое бормотание женщин. Огонь в очаге вспыхивает ярче. Кроме очага, комнату освещает лишь сосновая лучина которую принесла тетушка Сажу. Молитва следует за молитвой. После того как чтение молитв закончено, Луиза Субиру еще шепчет, как бы в заключение: «О Непорочная Мария, моли за нас Господа, ибо на Тебя уповаем».
При словах «Непорочная Мария» Бернадетту начинает пошатывать, и она вынуждена опереться на дверь, чтобы не упасть. Лицо ее вдруг делается таким же смертельно бледным, каким его видели сегодня Жанна Абади и Мария на берегу ручья.
— Бернадетта сейчас упадет в обморок, — испуганно восклицает Круазин Бугугорт.
Взгляды всех присутствующих обращаются к девочке.
— Тебе плохо, Бернадетта? — спрашивает тетушка Сажу. — Быстренько выпей еще вина…
Бернадетта отрицательно качает головой. Запинаясь, она бормочет:
— Нет, вовсе нет… Мне не плохо… это ничего…
И тут получается, что испуганная мать как бы против воли выбалтывает то, за что некоторое время назад побила дочерей.
— Ох уж эта Бернадетта… — вздыхает она. — И все потому, что сегодня она видела какую-то распрекрасную даму, всю в белом, и где бы вы думали — в гроте Массабьель…
— Замолчи! — раздраженно прерывает ее Франсуа Субиру. — Это же чистый бред… Просто у Бернадетты неважно с сердцем, мы ведь ее показывали доктору Дозу, к тому же она плохо переносит дым, а здесь полно дыма днем и ночью. Нам нужна новая вытяжная труба для камина, дорогой Андре…
Час спустя супруги Сажу, она — повязав голову платком, он — нахлобучив колпак с кисточкой, лежат, готовые ко сну, на своей широкой супружеской кровати.
— Что там рассказывала Субиру о Бернадетте и молодой даме? — сонно спрашивает муж.
— Бернадетта видела какую-то распрекрасную молодую даму, всю в белом, в гроте Массабьель, — отвечает жена, которая все точно запомнила.
— Кто бы это мог быть? — размышляет Сажу. — Какие у нас вообще есть распрекрасные дамы? Дочери Лафита сейчас не в Лурде… Разве кто-нибудь из Сенаков или Лакрампов… Вероятнее всего, это шутка, кто-то надел карнавальное платье…
На этот раз хранит молчание мадам Сажу. Она не отвечает, возможно, она уже спит. Дядюшка Сажу зевает и заканчивает свои размышления следующим мрачным пророчеством:
— Помяни мое слово, Бернадетта долго не протянет. Я уже вижу, как ее выносят из кашо в гробу…
Госпожа Сажу, однако, решает завтра же обсудить со своими приятельницами, какую это даму могла видеть Бернадетта в гроте Массабьель. Такие же мысли бродят в голове Круазин Бугугорт, в то время как она испуганно склоняется над спящим сынишкой.
Итак, круг этого дня — одиннадцатого февраля — замкнулся. В дымной атмосфере кашо слышится дружное посапывание всех Субиру под энергичным предводительством отца семейства. Огонь в очаге получил сегодня обильную пищу, отбрасываемые им блики и тени без устали пляшут на стенах. Бернадетта не спит и пристально смотрит на эти пустые стены. Но сегодня она не видит, как обычно, в этих бликах ни лиц, ни фигур. Как будто встреча с дамой парализовала ее пугливое воображение. Она все больше сжимается в комочек на узком пространстве кровати, чтобы только не прикоснуться к телу сестры. То отвращение к телесному, что впервые возникло в ней перед встречей с обожаемой дамой и не вполне прошло после того, как дама исчезла, заставляет ее каждый раз содрогаться, когда ее рука или нога случайно касается Марии, которая жарко дышит во сне, горячая, как молодой зверек. Еще удивительнее, что собственное худое тело также внушает ей ужас. Она существует как бы отдельно от своего тела. Оно словно бы лежит рядом с ней, как нечто чужое, принадлежащее ей не больше, чем тело Марии.
Что же с ней произошло? Она не знает. Но то, что с ней случилось нечто очень важное, чреватое серьезными последствиями, она знает. И это давит на нее сверху и со всех сторон, как неотвратимое чувство долга, от которого нельзя уклониться, который превышает ее слабые силы, долга, которого она не искала, но от выполнения которого ей не уйти. Чтобы не ощущать этого мучительного давления, Бернадетта напрягает всю силу своего воображения, устремляя его на даму. Она плотно сжимает веки, стараясь оживить внутри себя ее безмерное очарование и восстановить ее облик во всех мельчайших подробностях. Вновь увидеть белизну платья, пронзительную голубизну пояса, матовое свечение шеи, своевольные локоны, выбивающиеся из-под драгоценной фаты. Ясную дружескую улыбку, исполненную столь беспредельного понимания. Бескровный восковой блеск белых ножек с золотыми розами…
Но всякий раз, когда Бернадетте кажется, что образ дамы к ней приближается, что сейчас она сумеет его удержать, черный водоворот подхватывает ее и низвергает в пустоту. Но, может, ей будет дозволено увидеть даму во сне. Она прилагает невероятные усилия, пытаясь заснуть. Старается думать совсем о других вещах. Вспоминает деревню Бартрес. Вызывает в памяти все предметы крестьянского быта в доме, где она так долго жила: деревянную кровать, на которой рождались все Лагесы, детскую колыбельку, прялку. Мысленно пересчитывает оловянную посуду на полке, называет животных, прикорнувших у очага, теми кличками, которые сама им дала. Окликает собаку, которую она так любила и которая давно уже сдохла. Бернадетта вспоминает ивы на берегу ручья и дальние холмы Оренкля под снегом, под дождем, в солнечном свете. Она собирает все воспоминания, живущие в ее маленькой головке. Иногда ее одолевает сон, но не более чем на несколько минут. Затем она пробуждается и осознает, что ей ничего не снилось. Дама не приходит в ее сны. Она словно хочет доказать (чтобы ее ни с кем и ни с чем не спутали), что ее природа совершенно иная, чем природа снов. Время уже близится к одиннадцати, когда Мария вдруг просыпается от того, что ее рука касается мокрого места на подушке. Она поворачивается к сестре и сразу понимает причину.
— Мамочка… мамочка… — шепчет она боязливо и призывно, стараясь привлечь внимание спящей.
У Луизы Субиру чуткий сон матери. Она поднимает голову.
— Что такое?.. Кто меня зовет?..
— Мамочка, Бернадетта плачет…
— Что ты говоришь?.. Бернадетта плачет?..
Громкий шепот Марии растягивает слова:
— Ах, мамочка, она та-ак плачет… Вся подушка мокрая…
Луиза осторожно выскальзывает из-под одеяла и встает на пол. Она спешит к кровати девочек и ощупывает лицо Бернадетты.
— Маленькая моя, тебе трудно дышать?..
Бернадетта прижимает кулаки к глазам и трясет головой. Мать пытается ее успокоить:
— Ничего, маленькая, иди ко мне, мы немного поболтаем…
Она подбрасывает в гаснущий очаг хворост и две толстые ветки. Придвигает стул поближе к огню. Бернадетта стоит перед ней на коленях, уткнувши лицо в материнский подол. Она явно ищет помощи. Луиза долго, без слов, гладит ее волосы. Затем наклоняется к лицу дочери.
— Тебе страшно, малышка?
Бернадетта несколько раз энергично кивает.
— Ты боишься той дамы из грота Массабьель?
Бернадетта так же энергично качает головой.
— Теперь ты видишь, что все это пустые грезы…
Бернадетта поднимает залитое слезами лицо, испуганно смотрит на мать и еще сильнее качает головой.
Сердце Луизы Субиру сжимается от тревоги за дочь.
— Бедная моя дочурка, мне все это знакомо, я тоже была девочкой… Девочки в твоем возрасте часто видят вещи, которых нет… Забудь об этом, и все пройдет! Жизнь слишком тяжела, малышка, чтобы придавать значение таким историям. Ты уже большая, скоро станешь женщиной, через год или два, быть может, найдешь себе мужа и у тебя самой будут дети, как у меня… Все в жизни так быстро проходит, ты и представить себе не можешь, как быстро все проходит!
