— Входи же, дитя мое! — говорит Перамаль, стараясь держаться как можно приветливее, хотя уже в первые минуты разговора в нем просыпается прежний необъяснимый гнев. — Иди сюда, садись поближе к огню! Хочешь, я велю принести тебе чего-нибудь поесть или попить?

— Нет, спасибо, месье декан!

— Ну, тогда усаживайся поудобнее. Мы с твоим учителем Катехизиса должны задать тебе несколько вопросов. Готова ли ты ответить на них правдиво?

— О да, месье декан!

Перамаль пододвигает один из стульев вплотную к Бернадетте, которая сидит у камина, напряженно выпрямившись. Он пристально вглядывается в ее лицо, словно врач, изучающий пациента.

— Итак, что же сказала тебе Дама нынче? — спрашивает он.

— Que soy l’immaculada Councepciou, — вспоминает девочка с видимым напряжением.

— А знаешь ли ты, что это означает «Я — Непорочное Зачатие»?

— Нет, этого я не знаю…

— Но, может быть, ты знаешь, что значит «непорочное»?

— О да, это я знаю. Непорочное — значит, без пороков, без недостатков, то есть чистое…

— Хорошо! А «зачатие»?

Бернадетта молчит, понуря голову.

— Ну ладно, оставим это, — примирительно роняет священник. — Скажи мне, пожалуйста, что ты знаешь о Богоматери? О ней вам наверняка многое поведал учитель Катехизиса.

— О да! — лепечет Бернадетта, ломая пальцы, как делают все плохие ученицы, не слишком доверяющие своей тупой голове. — О да, Богоматерь родила младенца Христа. Она лежала на соломе в хлеву в Вифлееме. И слева на нее глядела овечка, а справа — ослик, на котором она приехала. Овечка сопела. А потом туда пришли пастухи и три святых царя. А потом жизнь Богоматери была очень-очень несчастной; и сердце ее было пронзено семью мечами, потому что ее сына, Спасителя, распяли на кресте…

— Ну что ж, дитя мое, это все верно, — кивает декан. — Но разве ваш учитель больше ничего вам не рассказывал? Никогда не упоминал о Непорочном Зачатии?

Тут вмешивается аббат Помьян:

— Я абсолютно уверен, господин декан, что никогда не упоминал этот догмат. Он не входит в учебный материал начальной школы.

— Но, может быть, об этом говорила детям сестра Возу?..

— Почти наверняка исключено, — качает головой Помьян.

Декан чуть ли не горестно смотрит в глаза девочке. Он вспоминает слова директора лицея Кларана, сказавшего ему нынче, что величайшая сила Бернадетты в беседе — ее безразличие. И он еще больше подается вперед.

— Но где-то ты все же слышала это выражение. Постарайся-ка вспомнить, кто говорил тебе о Непорочном Зачатии. Или ты отрицаешь, что когда-либо о нем слышала?

Бернадетта закрывает глаза и честно старается вспомнить. Через некоторое время она говорит извиняющимся тоном:

— Может, я что-то и слышала об этом. Но уже не помню что.

Тут Перамаль встает и заходит за спину Бернадетты.

— Тогда я сам объясню тебе, милое дитя, что такое Immaculada Councepciou. Четыре года назад, восьмого декабря, наш Святой отец Папа Римский Пий объявил миру, что Благословенная Дева Мария с самого первого мига своего появления во чреве матери была избавлена от позорного пятна первородного греха милостью Господа нашего, избравшего ее в предвидении будущих заслуг Иисуса Христа… Поняла ли ты меня, Бернадетта?

Бернадетта медленно качает головой.

— Разве мне такое понять, месье декан?

— Вполне верю, дитя мое, разве тебе это понять? Это вообще труднодоступно пониманию мирян. Об этом должны думать ученые мужи. Но одну вещь и ты сможешь понять: если бы Благословенная Дева Мария в самом деле говорила с тобой, то она могла бы сказать о себе: «Я — плод непорочного зачатия». Но она не может сказать: «Я — непорочное зачатие». Ведь роды и зачатие — это действия. А существо не может быть действием. Никто не может о себе сказать: «Я — роды моей матери». Тебе ясно?

Бернадетта молча и безучастно глядит на Перамаля. В его хрипловатом голосе уже прорываются нотки ярости:

— Следовательно, твоя Дама допустила непростительную ошибку. Ты согласна?

Лоб Бернадетты, наполовину скрытый капюле, который она не сняла, войдя в комнату, хмурится от напряжения.

— Дама, — говорит она после минуты раздумья, — как-никак не из здешних мест. Мне кажется, ей иногда трудно сказать то, что она хочет…

При этих словах аббату Помьяну не удается скрыть улыбку. Декан незаметно подает ему знак. И капеллан тихонько удаляется. Бернадетте очень хочется, чтобы учитель, с которым она больше знакома, не уходил. Ей так жутко оставаться наедине с Перамалем. А он говорит с тяжелым вздохом:

— Дорогое мое дитя, для тебя пробил очень важный час. Помни об этом. Через несколько недель ты должна впервые отведать пищи со стола Господня. Я за тебя в ответе и очень тревожусь о твоей душе. Что мне с тобой делать? Говоришь ты правдиво. Но я никак не могу тебе поверить. Сегодня еще меньше, чем раньше. Ты причиняешь мне муки, Бернадетта. И сейчас я прошу тебя как твой духовный отец, как будто я нахожусь в исповедальне: перестань лгать! Признайся: мадам Милле, мадам Бо, мадам Сенак или кто-то еще подсказал тебе про Immaculada Councepciou, чтобы придать важности в глазах людей…

— Но я никак не могу в этом признаться, — печально говорит Бернадетта. — Потому что это неправда. Никто из этих дам мне ничего не подсказывал.

Декан впивается пронзительным взглядом в апатичные глаза девочки.

— Старик священник Аде, которого ты знаешь по Бартресу, говорят, навестил тебя вопреки моей воле. Вспомни-ка! Может, это он невзначай навел тебя на эту мысль?

Бернадетта спокойно возражает:

— Но господин священник не говорил со мной наедине. При разговоре присутствовали мои родители, тетя Бернарда, тетя Люсиль и тетушка Сажу, да о таких вещах вообще речи не было…

На это Перамаль уже ничего не возражает, он молча садится за письменный стол и начинает листать какую-то книгу. Спустя довольно долгое время вновь раздается его до неузнаваемости изменившийся голос — мягкий, ласковый, задушевный:

— Как ты представляешь себе свою дальнейшую жизнь, свое будущее, девочка?

— Так же, как все здешние девочки, — быстро и без тени смущения отвечает Бернадетта.

Перамаль, не отрывая глаз от книги, продолжает:

— Ты уже большая девочка, можно сказать, почти взрослая женщина. Всем девушкам после первого причастия разрешается участвовать в разных увеселениях. Они ходят на танцы, знакомятся с молодыми людьми, у них появляется много всяких развлечений. И если Господу будет угодно, они найдут себе порядочного мужа. Ты — дочь мельника. И вполне могла бы выйти замуж за мельника. Потом появятся дети. Подумай о своей матери! С детьми у нее больше мук, чем радости, видит Бог! Но такова жизнь. И Господь не создал никакой другой. Разве ты не хочешь ходить на танцы, как все? Разве не хочешь стать такой, как твоя мать? Скажи сама!

Бернадетта заливается краской и очень оживляется:

— Конечно, мне тоже хотелось бы ходить на танцы, господин священник, и когда-нибудь выйти замуж, как другие…

Декан поднимается во весь свой огромный рост, скрипя башмаками подходит вплотную к девочке и кладет ей на плечи сжатые в кулаки руки:

— Тогда очнись! Иначе твоя жизнь кончена. Ты играешь с огнем, Бернадетта!

С четверга Бернадетта больше не ходит к Гроту. Но жительницы Лурда продолжают являться туда каждое утро и каждый вечер. Стол-алтарь, конфискованный Жакоме, хранится в каретном сарае мэрии. Но уже в пятницу он опять стоит в Гроте с множеством венков и горящих свечей. Комиссар полиции приказывает вновь его конфисковать. На следующий день его опять крадут и ставят назад. Эта игра продолжается до тех пор, пока по решению прокурора «алтарь» не рубят в щепки. Мадам Милле подает в суд жалобу на насильственное изъятие и уничтожение ее собственности. Одновременно она жертвует новый алтарь, намного богаче первого. Мэр Лакаде, который, по мнению Дютура, в ходе борьбы против Дамы удивительно помягчел нравом, советует прокурору отказаться от политики булавочных уколов. Она продиктована злостью, а злость — как в большом, так и в малом — плохая советчица для политиков.