— Сегодня! Но я боюсь засыпать каждый день… В каком времени я проснусь?

— Вы должны мне рассказать всю историю, это первое условие. Второе условие… Вы же понимаете, что вы самоубийца? И то, что я вас остановил, не отменяет вашего греха? Так вот, этот грех я вам предлагаю искупить, вернее — исправить, с той целью, чтобы не попасть на горячую сковородку. Для этого и понадобится второе условие, но о нём позже.

— А вы сможете мне помочь? Вы уверены в этом? Как вы собираетесь это сделать? — в голове у Иннокентия появились зародыши надежды.

— Молодой человек… Есть вера, а есть знание. Это очень сложные понятия, которые человек не может полностью осознать и принять в силу своей природы. Нет таких букв и цифр, чтобы передать вам всю информацию об этих понятиях — они просто не придуманы человеком. У меня есть знание, у вас есть вера. И то, и другое — движущая сила. В вашем случае мы сможем достичь результата только сообща, ибо здесь обязательна составляющая веры, которой у меня в принципе быть не может. При этом, вы должны понимать, что речь идёт вовсе не о религиозной вере, не путайте! Ваша вера кроется в определённых импульсах человеческого мозга, но я такие испускать не могу, поэтому здесь должны постараться вы. Дать вам гарантии? Это не тот случай. Так что выбирайте — либо бросаетесь в воду, либо делаете то, что я вам говорю. Ваш выбор?

— Я согласен!

— Рассказывайте!

— Как я жалею о тех скучных, как я полагал ранее, временах, когда дни протекали тоскливо и однообразно. Утро, завтрак, автобус, работа, обед, работа, автобус, дом, ужин, сон, утро. На работе без изменений — весть день за офисным столом с телефоном и компьютером. Дома та же песня — диван, телевизор, книга, жена. Тогда мне казалась нестерпимой мукой такая беспросветная жизнь, н в какой-то злосчастный миг всё изменилось. Вернее, изменилось моё восприятие той вялотекущей действительности, в которой мне Богом предназначено было иметь дом, семью и работу. Видимо, Бог и изменил мой мир, вняв немым мольбам офисного служащего.

Я плохо помню тот день, после которого первый раз уснул в одном месте, а проснулся в другом. Да и не было в нём наверняка ничего необычного. Ну, вышел на одну остановку раньше, там центр торговый выстроили, захотел скоротать время. Слова то какие: «Скоротать время!» Вот и скоротал, получается. Купил продуктов, пару безделушек и пришёл домой. Поел, посмотрел телевизор и лёг отдохнуть. И всё. Когда я проснулся…

Я лежал на деревянных нарах в сыром холодном помещении с голыми стенами. Конечно, первой моей мыслью было — сон. Закрыл глаза, но затхлый запах плесени никуда не уходил. Я несколько раз пытался заснуть, открывал глаза, щипал себя, бил по лицу, но ничего не менялось — наваждение не заканчивалось. Затем я встал с нар, подошёл к железной двери и начал бешено колотить по ней руками и ногами. Никакой реакции. Я вернулся на место, закутался с головой тонким рваным одеялом и стал думать. Амнезия? Может, я встретил друга, выпили больше, чем нужно, пошёл провожать, подрался, и забрали в обезьянник? Но на камеру предварительного заключения этот карцер никак не походил. На вытрезвитель тоже. Может, плохо себя вёл с представителями правопорядка, и они меня таким образом наказали, предоставив особые условия? Да, верно, так и есть, видимо, такие комнатки у них в отделении тоже имеются. Ну, вот всё и объяснилось. Вот только… Я отчётливо помнил, как засыпал — а засыпал я в своей кровати. Что за амнезия такая?

За дверью послышался шум, открылось маленькое оконце и надменный металлический голос произнёс: «Завтрак». Я бросился к спасительному окошку и чуть не вылез из него головой.

— Скажите пожалуйста! Я ничего не помню, как я здесь оказался? Что произошло?!

— Во наглец… не помнит он ничего.

Мне положили на полку окна кусок хлеба и поставили стакан с водой. Завтрак…

Большего мне в тот раз добиться не удалось, окно захлопнулось и лязгнул засов. Я мужественно просидел ещё несколько часов, выстраивая в уме варианты будущего диалога. Когда окно открылось в очередной раз, я заявил, что объявляю голодовку до тех пор, пока мне не предоставят адвоката и не объяснят причину моего задержания. В ответ я лишь услышал гомерических хохот нескольких человек. На ужин окно не открылось.

Я не пожелаю своему злейшему врагу испытать то чувство, которое испытал я, открыв глаза после изуверского сна на жёстких досках в холодной камере — я снова был в карцере! Это было невыносимо. Не скрою, засыпая, я искренне надеялся на то, что снова проснусь в тёплой кровати рядом со вновь обретённой женой, однако ожиданиям моим не суждено было сбыться. Надо мной всё также горела тусклая пыльная лампочка, которую не выключали даже на ночь.

Пролежав несколько часов с открытыми глазами в глубокой прострации и уже без всяких мыслей, я вновь услышал лязг засова, но на этот раз более тяжёлого — открывалась сама дверь. В проёме показался плотный человек в форме офицера, которого сопровождали двое конвойных. Я инстинктивно встал.

— Ну, что опять вытворяем? Тебя надо в карцере ещё в один карцер запереть?

— Товарищ полковник, я прошу объяснений, — кашель прервал мою речь и согнул пополам.

— Какие тебе объяснения? Ты что, придуриваешься?

— Я не помню, понимаете? Не помню, как здесь оказался, и мне нужен врач!

— Не помнишь, как в карцере оказался? А как на конвойного набросился, тоже не помнишь? Чуть не задушил человека!

— Нет, — упавшим хриплым голосом ответил я и без сил опустился на нары.

— Хорошо, я тебе напомню.

В проёме двери показался врач в накинутом на погоны белом халате, но начальник тюрьмы его остановил: «Погоди».

— Ты находишься в исправительном учреждении — колонии строгого режима — первый месяц после вынесения обвинительного приговора суда, и будешь отбывать срок своего наказания ещё в течение 10 лет. Голодовка твоя незаконна, адвокат тебе уже не поможет. Ещё вопросы есть?

— Что, что я сделал? — я был просто уничтожен, на моём месте сидел живой труп.

— Что сделал? Да ничего особенного. Убил свою жену.

… Вы понимаете? Я. Убил. Свою. Жену. Ту, которая сейчас сидит дома, ждёт меня, горемыку, и ни о чём не подозревает! На следующий день мне сказали, что завтра меня переводят обратно в камеру. И вот тут то я испугался по-настоящему. Тюрьма! Сокамерники! Кто они? Почему я набросился на охранника, ведь это мне не свойственно, я совершенно мирное создание! Ну, если конечно не учитывать тот факт, что я убил собственную жену. Ведь вполне вероятно, что я осознанно выбрал карцер, лишь бы не влачить своё жалкое существование в обществе насильников и убийц. Возможно, они издевались надо мной, били, а тут ещё окажется, что я потерял память — так они вообще меня со свету сживут! Нужно было что-то делать. Поразмыслив, я стал проситься в лазарет — кашлял до изнеможения, брызгал на лоб водой, симулируя испарину, валялся при смерти — всё было бесполезно, врач оказался неприступен. По всей вероятности, в больничку у них отправляли только туберкулёзных или совсем бездыханных. Оставалось одно — разогнаться и удариться лбом об стену. Однако не факт, что я не очнулся бы после этого среди жаждущих моего тела сокамерников.

Сжавшийся под одеялом комочек на холодных тюремных нарах вспоминал своё детство и хотел к маме. Ах, как я желал начать свою жизнь заново! Или хотя бы навсегда вернуться в тот рай, где каждый день ходил на ненавистную работу, а вечером молча сидел с живой женой у телевизора. Моя жена… Да, я тяжело переживал её смерть, хотя и не мог до конца в это поверить. Когда мы только начинали жить вместе, это был сущий ангел! Она появилась из ниоткуда. Наверное, это всегда случается именно так. Один взгляд друг другу в глаза — и всё стало понятно нам обоим, без лишних слов. У нас вообще было полное взаимопонимание, одинаковые желания и интересы. Она любила ходить на стадион, а я вдруг обнаружил в себе интерес к мыльным сериалам! Да-да, все эти Хуаниты с их тайными беременностями и неожиданной родословной стали нашими близкими родственниками, мы проводили с ними на диване целые вечера и были счастливы вместе. Я, она и Хуаниты. До поры до времени. Видимо, всему свой срок, ничто не стоит на месте, изменяемся и мы — ведь человек существо текучее. Буквально уже через пять минут ты можешь осознать, что только что был совершенно чужим для себя человеком — грубым, жестоким, саркастичным… Но ведь слово не воробей, и когда ты вернулся в нормальное состояние, выброшенные тобой как кинжал слова уже достигли своей цели, и если не ранили, то посеяли в близком тебе человеке семена отчуждения. Постепенно мы с женой охладели друг к другу, и наша жизнь превратилась в то, о чём я уже говорил — серые беспросветные будни.