Галя подошла ближе, и рассеянный свет фонарика осветил и ее. Она была, как всегда, в своей матроске, только на плечи накинула теплую кофточку — в подземных пещерах сырость пронизывала до костей.

— Зачем же ты потушил коптилку?

— Она… сама погасла, — прошептал Сашко.

Сашко шептал, и голос у него прерывался, его «морозило». Уж очень волнующей была перемена, происшедшая в его жизни, и… слишком уж близко стояла Галя с фонариком и пачкой бумажек в руках.

Сашко был влюблен в Галю — с того самого дня, как они вместе вывешивали красные флаги на заводских трубах и над заводскими воротами. Он был в нее влюблен и завидовал ей. Девушка, а такой настоящий революционер!

— Галя! — прошептал Сашко. — Когда мы с вами будем уже совсем взрослыми…

Галя засмеялась:

— Да не шепчи ты! И почему — когда будем взрослыми? Я, Сашко, уже давно… совсем взрослая. Это я только роста маленького. А знаешь, сколько мне лет?

— А… сколько? — попробовал спросить уже вслух, но охрип и должен был откашляться Сашко.

Ну и балда! Ясно, Гале уже лет, наверно, семнадцать, а то и все… восемнадцать. А ему ведь только шестнадцать — семнадцатый… Конечно, по сравнению с Галей он еще пацан, и Галя тоже его презирает…

— Мне уже двадцать три, Сашко!

Сашко совсем увял.

Если б электрический фонарик светил ярче или если бы Галя внимательнее присмотрелась к Сашку, она б увидела, что на глаза его даже набежали слезы. Но Сашко поспешил пониже склониться к пачке бумаг, которые Галя держала в руках.

Это были только что отпечатанные листовки. Галя протянула пачку Сашку; он должен был вынести их в сумке вместе со старыми газетами, потом бежать по улицам города и выкрикивать: «Одесские новости!» Последние известия! Прибытие в Одессу десанта Антанты!» А затем, добежав до Старого базара, опорожнить свою сумку в табачной лавочке, в базарном филиале фирмы «Самойло Солодий и Самуил Сосис», откуда другие комсомольцы и комсомолки унесут эти листовки тоненькими пачками на себе, под платьем.

— Тут триста штук, — сказала Галя. — Замечательные листовки! Эту листовку для первого раза написал сам товарищ Николай, а я перевела на французский. Вот послушай!

Она взяла из пачки один листок, осветила его фонариком и начала читать вслух.

Листовка была на французском языке. Галя читала с чувством, но сразу же, смеясь, прервала себя:

— Ах, да! Ты же не понимаешь по-французски!.. Ну, не задерживайся, беги!.. Завтра, в это же время, здесь же… До города поезжай трамваем, чтоб не терять времени…

Вдруг она специально для Сашка перевела то, что только что прочитала по-французски:

«Француз! Зачем ты сюда пришел? Солдат и матрос Франции, ты — такой же рабочий или крестьянин, как и мы, твои братья по классу…»

Раут генерал д’Ансельм давал только на сто персон.

Присутствовали: с французской стороны, кроме генерала д’Ансельма с его начальником штаба полковником Фредамбером и консула Энно с супругой, — генералы, командующие французскими дивизиями, прибывшими в составе экспедиционного корпуса Антанты, и капитаны французских судов, прибывшие в составе объединенной эскадры Антанты, дислоцированной в одесском порту.

С английской стороны, помимо адмирала Болларда и капитанов английских судов эскадры, — Великобритании коммерции секретарь Багге и Джордж У. Пирсли. Когда-то, до революции, британский консул в Одессе, ныне британский коммерческий секретарь Багге выполнял при начальнике британской военной миссии адмирале Болларде функции консультанта по гражданским делам. Мистер Джордж У. Пирсли был полномочным представителем главы английского нефтяного треста «Роял детч шелл» сэра Детердинга.

Польские вооруженные силы белого орла в составе оккупационной армии Антанты представлял маршал Дзяволтовский. Он явился на раут в мундире французского лейтенанта. Свой первый офицерский чин пан Дзяволтовский получил когда-то во французской военной школе, и при нынешней ситуации командующий белопольскими вооруженными силами считал уместным — из дальновидных политических соображений — скромно подчеркнуть сей символический факт, спрятав в карман свой шляхетский гонор. Миниатюрный генеральский эполетик из золота и слоновой кости, в форме брелока, он приколол к груди рядом со значком французской военной школы.

Кроме того, на раут — из уважения к генеральскому мундиру — был приглашен и немецкий генерал Шмул. Под командованием генерала Шмула было в Николаеве двадцать тысяч солдат, в Херсоне — десять и в Одессе — пять. Но на банкете «победителей» он чувствовал себя бедным родственником.

Местное одесское самоуправление представлял новый председатель городской думы, «мэр» Брайкевич. Приглашение он получил на одну персону — без супруги.

Генерал-губернатор Одессы и прилегающих таврийских земель генерал Гришин-Алмазов представлял Россию.

Дамой генерала была королева экрана Вера Холодная.

Дам вообще было только две: мадам Энно и Вера Холодная. Раут был не просто дипломатический, а военно-дипломатический, а потому гражданские гости были приглашены без дам.

Из одесских тузов были Вайнштейн, Родоконаки, Регир, Хаис, Кропива, Яловиков, Анатра-сын и другие. Из всероссийских деятелей, промышленников и земельных магнатов — Третьяков, фон Дитмар, Демченко, граф Гейден, граф Бобринский, князь Урусов, барон Меллер-Закомельский и другие. Из украинских помещиков — Котов-Кононенко, Григоренко и другие. От бессарабцев — помещик Золотарев. Доктор Луценко — от «Украинского национального клуба» — тоже присутствовал; назначение его главой местного, с ориентацией на директорию, самоуправления не состоялось, но он еще не терял надежды.

Чиновный мир — как царского режима, так и временного правительства — на всякий случай, в связи с неопределенностью будущих государственных перспектив, на раут приглашен не был.

Вообще составление списка гостей русского и украинского происхождения было доверено мадам Энно. Злые языки болтали, что чета Энно стала на этом деле миллионерами: каждое приглашение стоило десять тысяч франков на «благотворительные цели» — конечно, негласно.

Когда все заняли свои места соответственно карточкам у кувертов, генерал д’Ансельм поднялся и устало оглядел присутствующих. Он, как всегда, скучал, а черные гражданские фраки среди армейских мундиров неизменно приводили его в раздражение, еще со дня окончания военной школы.

— Господа! — негромко и мягко, с ноткой глубокого разочарования в жизни промолвил генерал. — На войне — как на войне! И не будем сегодня провозглашать тостов за нашим походным, бивуачным столом. Не так ли, дорогой друг? — Он учтиво и томно склонил голову к своему соседу во главе стола, английскому адмиралу Болларду.

— Йес… — отозвался адмирал.

— Я только позволю себе напомнить вам от своего имени и от имени моего друга адмирала об исключительной важности события, благодаря которому мы и собрались с вами здесь, на гостеприимном берегу сказочной земли восточного колосса. Я имею в виду совещание трех «великих», трех столпов нашей современности — мосье Клемансо, сэра Ллойд-Джорджа и президента Вильсона — на тихом острове Уайт среди бурных волн Атлантики, совещание, которое состоялось на днях, первого декабря.

Генерал счел необходимым приободриться и разрешить металлической нотке зазвучать в своем голосе.

— Три великих мужа нашей современности решили взять судьбы мира в свои могучие и магические руки. Я имею в виду решение представителей стран-победительниц положить конец войне, прекратить смуты и установить вечный мир на земле!

На слове «вечный» генерал разрешил своему голосу чуть-чуть задрожать.

— Через несколько дней в Париже, нашем милом, золотом, под каштанами Париже, — голос генерала перешел на регистр нежный и мечтательный, — начнется мирная конференция, которая должна выработать основы мирного договора с побежденными странами.

Генерал сделал легкий, но исполненный всяческого уважения и глубокого сочувствия поклон в сторону немецкого генерала Шмула. Генерал Шмул покраснел и уткнулся взглядом в свои рыжие, торчком стоящие усы.