— Значит, ты согласен? — уточнила Анна.

— Значит, я расцениваю уничтожение документа, учитывая обстоятельства, как неизбежное.

— Выражайся точнее, — потребовала Ирен. — Как только мы примем решение, назад пути не будет. Нам придется вести себя так, будто мы никогда не слышали о кузене Димитрии или мистере и миссис Дэйви. Придется забыть, что это завещание вообще существовало. Я ничего не скажу о нем Лоре, ты не должен говорить Тому, Эндрю, а ты — Заку, Анна. Ни сейчас, ни потом. Никогда.

— Разумеется.

— А уже тем более — ни слова посторонним.

Все закивали, даже Бэзил нехотя склонил голову.

— Значит, договорились. Да?

Все снова кивнули.

— Решено.

— Вот и хорошо! — Эндрю вскочил и схватил лежащее на кофейном столике завещание. — Как старший брат беру ответственность на себя.

Он разорвал конверт вместе с содержимым на четыре части, шагнул к камину и швырнул обрывки в пламя. Взял кочергу и смешал их с багровыми от жара поленьями, будто пытаясь ускорить кончину ненавистного документа. Бумага скрутилась, почернела, вспыхнула… исчезла.

— Легче стало? — спросил брата Бэзил.

— Намного, — мрачно усмехнулся Эндрю.

Ирен буквально построила всех по стойке смирно. В течение двух дней были улажены все похоронные формальности, заказан надгробный камень. Бэскомб получил все найденные в Тренноре бумаги и начал долгую процедуру утверждения того, что искренне считал последней волей покойного клиента. Ник обзванивал знакомых, друзей и бывших коллег отца, узнавая, кто придет на похороны. Замотался — правда, не настолько, чтобы не попрощаться с отцом наедине — если бы захотел.

Однако не захотел. И не пошел. Отец, даже такой — успокоенный, ожидающий перехода от смерти к могиле, — по-прежнему пугал его. Дети обыграли его, усопшего. А вдруг он, даже усопший, в свою очередь, обыграет их? Или завещание из ящика стола — лишь уродливая шутка, последний спектакль Майкла Палеолога? Ник не мог отогнать дурные мысли, возможно, потому, что говорить об этом было запрещено.

Пока он держался. До самых похорон надо играть свою роль, пусть и стиснув зубы. А потом можно расслабиться. Повседневная рутина его другой жизни сейчас казалась уютной и притягательной. Скоро, уже совсем скоро, он сможет к ней вернуться.

А пока нужно освободить комнату Лоры и на несколько дней переехать в Треннор. Перспектива не слишком приятная, и Ник собирался проводить в доме как можно меньше времени. В пятницу он собрал свой нехитрый багаж и выехал из Солташа.

В Тренноре хозяйничала Пру, она уже приготовила Нику его прежнюю комнату. Он попытался задержать старушку как можно дольше, соблазнив возможностью поболтать за чашкой чаю, но к полудню и она засобиралась домой.

Ник покинул дом следом за ней неожиданно даже для себя. Сначала блестящими от дождя проселочными дорогами поехал в Лискерд, купил черный галстук для траурного костюма к похоронам, а потом повернул на запад, к Сент-Неоту.

Церковь стояла открытая и безлюдная. Витражи словно расцветили и согрели тусклый свет зимнего солнца. Ник уселся на скамью и уставился на витраж Сотворения. Ему, как и, возможно, витражу Суда, более пятисот лет. Поколения прихожан, бедных и богатых, сохраняли их, иногда даже ценой собственной безопасности. Не для выгоды и не из тщеславия, нет. Тут играла роль сложная смесь веры и любви к искусству — чувств, которые делали теперешнее поведение семьи Палеолог низким и постыдным. Они-то стремятся к наживе. Даже уничтожили официальное завещание отца. И ведь получат свое вознаграждение, все до единого, и Ник тоже, хочет он того или нет.

Вскоре к Нику подошел церковный староста и сказал, что уже закрывает. Под усилившимся дождем Ник медленно поехал назад, в Ландульф. Опустевший, темный Треннор казался смутным призраком того дома, каким помнил его Ник. Отогнав вереницу воспоминаний, он включил свет во всех комнатах и поставил один из маминых дисков с записью Марии Каллас.

Пру, уверенная в том, что Ник не умеет готовить, оставила для него запеканку, которую оставалось только разогреть. Он включил печку, разжег камин в гостиной и вдруг, почти против воли, вспомнил, как четверть века назад неуклюже помогал отцу ремонтировать каминную трубу. А кажется — будто вчера: вот они балансируют на крыше, отец рявкает на него, чтоб не зевал, а мама встревоженно следит за ними снизу, из сада.

Камин разгорелся. Ник обшарил кухню и буфетную в поисках бутылки вина и ничего не обнаружил. Это косвенно подтвердило его догадку о том, что старик перед смертью спускался в погреб именно за вином. Ник не ходил вниз со дня отцовской гибели и решил, что сейчас самое время пересечь невидимую черту.

В погребе было тихо и пустынно, пол и стены выкрашены серой краской, прямо как на военном корабле. Кругом стеллажи, на которых Майкл Палеолог хранил запасы коллекционного вина. Запасы сильно уменьшились с тех пор, как Ник побывал здесь в последний раз. Видно, чувствуя приближение смерти, старик решил, что бережливость теперь ни к чему. Ник усмехнулся, узнав типично отцовский ход мыслей. Нет смысла тратить деньги на вино, которым не сможешь насладиться, даже если уже не успеешь потратить их на что-то еще.

Однако никто из детей Майкла так и не стал ценителем вин. Нику и Бэзилу даже запретили входить в погреб после того, как они умудрились столкнуть со стеллажа и разбить одну из бутылок. «“Сент-Эмилион” шестьдесят первого года — не игрушка для глупых мальчишек!» — негодовал тогда отец. Потом эта фраза стала чем-то вроде семейной поговорки.

Ник улыбнулся воспоминанию. Он разбил бутылку во время игры в прятки, пытаясь протиснуться в узкий промежуток между стеной и последним стеллажом. Ради интереса он прошел в тот угол — посмотреть, сколько же там места.

Места не было. Стеллаж стоял вплотную к стене. Между ними не проскользнула бы и мышь. Ник озадаченно остановился. Даже отец не стал бы двигать все стеллажи из-за детских проказ. Потом он заметил на полу, под ножками, несколько белых пятен. Вроде как краска стерта. Да глубоко — будто стеллаж тащили по полу.

Ник наклонился. Да, похоже, так и было, причем совсем недавно. Вокруг еще виднелись хлопья содранной краски. Кто же двигал стеллаж? Кроме отца некому. А не за этим ли он спускался сюда в день смерти? Во всяком случае, это объясняет, почему он вышел без бутылки. Зато рождает новые вопросы.

— Ник!

Ник аж подпрыгнул от неожиданности, услышав донесшийся сверху голос Эндрю. Выпрямился и увидел, как брат с хмурой улыбкой спускается по ступеням.

— Собираешься выпить все наследство в одиночку?

— Эндрю, я чуть со страху не умер! — укорил его Ник, чувствуя, как в груди бешено колотится сердце. — Ты что, не мог в дверь позвонить?

— А я и звонил, только мне никто не открыл. Тогда я вошел сам. Тебе, наверное, отсюда звонок не слышен.

— Наверное.

— Хотел посмотреть, как ты тут. Первая ночь в пустом доме все-таки. В кухне хорошо пахнет.

— Запеканка Пру.

— Которую ты хотел залить «Шато-Лафитом» до того, как мы продадим все остальное на аукционе, чтобы получить хоть какие-то деньги?

— Вот именно. А ты поймал меня за руку.

— Ничего, выбери бутылочку и для меня, и мы забудем об этом. — Эндрю подошел к Нику. — Ага, здесь только белое.

— Посмотри-ка сюда. — Ник указал на царапины.

Эндрю опустил глаза, потом посмотрел на Ника.

— И что такого?

— Кто-то двигал стеллаж.

— Похоже. Ну и что?

— Отец?

— А кто еще?

— В одиночку?

— Двое подняли бы его, не поцарапав пола.

— И зачем ему это понадобилось?

— Откуда я знаю?

— Он и раньше стоял вполне удобно.

— Да?

— Точно.

— Тогда и впрямь непонятно. — Эндрю недоуменно оглядел погреб. — А может, ну его?

— Боюсь, я не засну, пока не выясню, в чем тут дело.

— Я тоже, — ухмыльнулся Эндрю.