Ферапонтиков. ... и сует мне золотую штучку, а у ней назади изъянчик. По нему и признал. Это я срисовываю на всю жизнь, как фотоаппарат. Брошку ту я одному типу года три как сбыл, а его недавно замели с конфискацией.
Воронцов. Погано.
Ферапонтиков. Надо эти серьги хоть силком назад забрать!
Воронцов. Силком? Очумел... (После раздумья.) Давай катись на Петровку, там не любят, чтоб опаздывали. После договорим.
Ферапонтиков уходит. Воронцов возвращается к девушкам.
Воронцов. Федя - мастер портить настроение, ну да шут с ним!.. Выпейте со мной по глоточку на счастье. Предстоит важная встреча. Не исключено, что когда-то ее назовут исторической.
Лёля. Желаю удачи!
Воронцов(чокается с девушками, пьет). Лялечка, а что сережки? Не вижу. Разонравились?
Ляля. Сережки — прелесть, Евгений Евгеньич, я их почти не снимаю. Сегодня но надела потому, что с трех сеансы, и многие модели простенькие, по стилю не вяжутся.
Воронцов. А вечерком? Поклонники, танцы и прочие юные услады?
Лёля. Твердо еще не планировали.
Воронцов. Если старый сентиментальный дурень попросит вас подарить этот вечер ему?
Девушки нерешительно переглядываются.
Воронцов. Не стал бы настаивать, но назревает разлука. Могу уехать, даже не попрощавшись.
Лёля. И надолго?
Воронцов. Неизвестно... Ну, Ляля? Обещаю чудесный вечер! Вы наденете свои сережки...
Сцена тридцать шестая
Кабинет Знаменского. Продолжается допрос Ферапонтикова.
Ферапонтиков. Я думал, тут чем важным занимаются. А вы про какие-то тряпки да щепки... Чудно!
Знаменский. Не про щепки, а про бронзовые болванки, которые...
Ферапонтиков. По мне — что болваны, что болванки, без разницы. Привез — вали до кучи!
Знаменский. Даже если привез годное литье прямо с завода?
Ферапонтиков. Прямо с завода навряд ли...
Знаменский. Экспертиза установила промышленное происхождение отливок. Можете ознакомиться с актом. (Протягивает акт.)
Ферапонтиков(отмахиваясь). Спаси и помилуй! Чего я пойму? Образования небольшого... А бумажка эвон какая аккуратная, еще замараю, поди.
Знаменский. Не работайте под убогого, Ферапонтиков.
Ферапонтиков. Ошибочка это — насчет работы. Кладовщики мы, товарищ Знаме´нский.
Знаменский. Зна´менский.
Ферапонтиков. Прощенья просим! Радикулит у меня, по-другому еще склероз называется. Память иногда начисто отшибает...
Знаменский(сухо). Вы видите какой-то смысл в подобном разговоре?
Ферапонтиков(обрадовано). То есть ну никакого! Как раз хотел спросить: об чем у нас беседа-то?
Знаменский(неторопливо). Я уже раза четыре объяснял, что вы вызваны в качестве свидетеля по делу о хищении промышленного металла.
Ферапонтиков. Против кого ж я свидетель? Против начальства если — никак невозможно, сами, чай, понимаете. И против товарищей тоже... Опять же свидетель — это который что-то видал, верно? А я за ними ничего не видал. Я от них видал только хорошее. Люди все наскрозь положительные.
Знаменский. Основательно вошли в роль... Но рано или поздно придется из нее вылезать.
Ферапонтиков(обиженно). Обращаетесь вежливо, а мне, стало быть, не верите?
Знаменский. Нет.
Ферапонтиков. Вот это нехорошо! Сами спрашиваете, а сами не верите. Зачем тогда и спрашивать?
Знаменский. Подпишите протокол допроса и идите. (Передает Ферапонтикову протокол.)
Ферапонтиков читает. Протокол на одном листке.
Ферапонтиков. За всех подписывать не могу!
Знаменский. Где тут «за всех»? Ваши собственные показания.
Ферапонтиков. Нет, товарищ Знаменский. Сказать — одно, а подписать — другое. Вон и про Гришу написано: сколько, мол, лет работает. И про начальника есть (читает): «Поддерживает дисциплину и порядок». Не-ет, они пусть сами за себя подписывают.
Знаменский. Ой, Ферапонтиков!..
Сцена тридцать седьмая
Коридор на Петровке. Навстречу друг другу идут Воронцов и Ферапонтиков.
Воронцов(не останавливаясь). Как?
Ферапонтиков. В норме.
Расходятся.
Сцена тридцать восьмая
Кабинет Знаменского. Входит Воронцов.
Воронцов. Здравствуйте, товарищ Знаменский. Можно?
Знаменский. Да, прошу... Садитесь, пожалуйста... (Шутливо.) Только давайте сразу договоримся. Вы не малограмотный. Понимаете, зачем вызваны. И способны различить отливку и подливку.
Воронцов(понимающе усмехается). Ах, Ферапонтиков, Ферапонтиков!.. Ну что с него возьмёшь?..
Сцена тридцать девятая
Лестница на Петровке, 38. Томин окликает сотрудника в форме капитана.
Томин. Василь! Ты-то мне и нужен. Забирай игрушку. Я с вей сел в элементарную лужу!
Василий. Да брось!
Томин. Не брось, а точно! Недаром же просил: никакой экзотики. Милый, но ширпотреб.
Василий. Я и дал ширпотреб. На моей памяти таких брошек изымали штук шесть, и все на одно лицо. Не на ней ты погорел, Саша, а на легенде. Драгоценности в каком-то кресле — неправдоподобно.
Томин. Судишь по себе, Василек, без учета среды. Там господствуют два девиза: «На свалке всё есть» и «Кто ищет, тот всегда найдет!» Сказания о кладах передаются из уст в уста, и им принято свято верить. Так что легенда была беспроигрышной! А подвела твоя брошка... Точно говорю.
Василий(вертя брошку). Странно...
Томин. Главное — обидно. Меня наводят на нужного человека, он уже лезет за деньгами, и вдруг вижу — узнал ее и сразу корчит оскорбленную невинность и коленкой пониже спины... Пошли, распишемся, что я ее вернул, но запомни: на тебя вот такой зуб!
Уходят.
Сцена сороковая
Кабинет Знаменского. Продолжается допрос Воронцова.
Воронцов. Должен кто-нибудь заведовать и свалкой, Пал Палыч.
Знаменский. Но почему именно вы? Говорят, были одаренным певцом, подавали надежды... Мрачный финал.
Воронцов. Вы интересовались моим прошлым. Наводили справки.
Знаменский. Даже приглашая в гости, о новом человеке стараются узнать побольше, а я приглашаю на допрос. В этом доме инкогнито соблюсти трудно... Итак, почему?
Воронцов. Простенькое словечко. А сколько за ним стоит! Целая загубленная жизнь... Вы касаетесь глубокой раны, Пал Палыч. Если бы не ваши добрые, умные глаза и необъяснимая уверенность, что вы сможете понять...
Знаменский. Попытаюсь.
Воронцов. Был молод и красив. Пел так, что зал сходил с ума. И, между прочим, без микрофона во рту, как нынешние! Жизнь рисовалась сплошным триумфом... Но искусство — нескончаемый труд. А я женолюбив и жаден до удовольствий. Были поклонницы, были деньги, но хотелось все больше... Начались левые концерты, — изредка, потом чаще. Стал чем-то вроде антрепренера, сколачивал труппу, организовывал гастроли, даже конферировал немножко. Словом, зарвался... И вот — суд, скандал, несмываемое пятно на имени. Три года за решеткой... Вышел — кто не здоровается, кто сочувствует с гаденьким любопытством во взоре. Все рухнуло. Встречи со старыми друзьями резали ножом...
