– Здравствуй! – Герман шагнул за порог и радостно протянул свою руку с длинными тонкими пальцами, предварительно успев стянуть с нее перчатку.

– Привет, – Петр пожал руку и улыбнулся. – Почему ты не позвонил и не предупредил, что придешь?

– У тебя был выключен телефон, – быстрым шагом он вошел в квартиру, уселся на табурет и принялся стягивать с ног свои остроносые черные ботинки. – К тому же позавчера ты приглашал меня в гости. Сегодня твой день рождения.

– Черт, и правда, – смутился Смородин. – Значит, с днем рождения меня!

– С днем рождения тебя! – Герман встал, не успев до конца снять второй ботинок, и заключил именинника в крепкие объятия.

Две бутылки портвейна вскоре перекочевали на стол, а затем к ним присоединились два бокала и извлеченный из того же черного пакета небольшой тортик-суфле, поверхность которого представляла собой геометрически правильную розово-голубую спираль, украшенную в центре ярко-красной вишенкой.

– Это гипноторт, – пояснил Герман и крутанул торт на вертлявой подставке, отчего спираль пришла в движение. – Он гипнотизирует. А еще его можно есть. Уверяю тебя, это вкусно.

– Давай же съедим его, пока он не съел нас. – Смородин только сейчас осознал, насколько он проголодался.

Герман остановил движение спирали метким ударом ножа, вырезал кусок торта и шмякнул его на блюдце; затем снова закрутил подставку, снова воткнул нож и положил еще один кусок себе. Смородин откупорил первую бутылку портвейна и разлил божественный напиток по бокалам.

– За тебя! – Герман чокнулся бокалом с Петром и отпил небольшой глоток. – Как у тебя вообще дела? На работу не устроился?

– Да в общем-то нет, – замялся Смородин. – Как раз подумывал сейчас, не поискать ли работу.

– Отлично! – перебил его Герман. – Это значит, что у меня есть для тебя подарок, – с этими словами он вытащил из кармана блокнот, раскрыл его на последней странице и вручил Смородину небольшой листок бумаги с нацарапанным на нем телефонным номером.

Смородин взял бумажку. Под номером было приписано: «Грановский Илья Валерьевич».

– Это номер моего бывшего преподавателя режиссуры, – продолжил Герман. – Сейчас он отошел от университета и открыл на Маяковской музей. И туда требуется ночной смотритель. Платят прилично.

– Сколько? – поинтересовался Смородин. – И что это за музей?

Герман глотнул еще немного портвейна.

– Дом-музей Юлиана Фейха, также известный как «Музей пыли». Ты читал Фейха?

Смородин пожал плечами:

– Мне много о нем говорили. Но так и не дошли руки.

– Всячески рекомендую при случае зачесть. Замечательные стихи. Да и жизнь самого автора довольно интересна. Тебе понравится там работать.

– Хорошо, – Смородин отложил бумажку на стол. – Позвоню завтра. Сегодня я все равно буду пьян.

– Значит, завтра! Но обязательно позвони. Не стоит сидеть без работы в такое время. И почитай стихи Фейха, обязательно почитай. Кстати, как твои панические атаки?

– Все так же, – вздохнул Смородин. – Позавчера опять накрыло в метро. Впрочем, обо мне неинтересно. Расскажи о себе.

Герман покачал головой и прищелкнул языком.

– Плохо, – и посмотрел в окно. – С чего начать? С личного или с рабочего? То есть сначала хорошую новость или плохую?

– Начни с личного.

– Значит, как ни странно, хорошая новость! – Герман впился зубами в кусок торта, торопливо прожевал и продолжил. – Я познакомился с чудным существом, а ты сейчас попробуешь угадать его пол.

Он извлек из кармана пиджака мобильный телефон и показал Смородину фотографию худощавого молодого человека с женственными чертами лица, не лишенного признаков симпатичности, присущей, впрочем, обоим полам.

– Ээээ… – нерешительно протянул Смородин. – Меня не покидает смутное ощущение, что это девушка.

– Его зовут Дарий. Красивое царское имя, – Герман с нескрываемым чувством гордости спрятал телефон обратно. – Мы познакомились с ней на съемках последней передачи. Он очень милый, у нее высшее образование и красивая фигура. Когда я впервые увидел его, сперва подумал, что это девочка, которая выдает себя за мальчика. Но затем разговорился с ней, понаблюдал за его жестами и манерой говорить и пришел к выводу, что это мальчик, косящий под девочку, которая выдает себя за мальчика.

– А оказалось, что это девочка, которая косит под мальчика, косящего под девочку, которая выдает себя за мальчика? – рискнул предположить Смородин.

– Бинго, друг мой! – радостно воскликнул Герман. – Черт возьми, мне захотелось затащить его в постель исключительно из научного интереса, чтобы узнать, какого оно пола!

– И узнал?

– О да, – Герман сладко прикрыл глаза, предавшись на пару секунд воспоминаниям, и сделал еще один глоток портвейна. – Только вот… Даже в постели я иногда теряюсь и не знаю, с какой стороны подступиться – сзади или спереди.

– Не волнуйся по этому поводу. Какая тебе разница? – успокоил его Смородин.

– И правда!

Герман допил стакан, судорожно крякнул, поймав момент прохождения портвейна через пищевод, после чего вытянул из кармана портсигар, достал сигарету и закурил, откинувшись на спинку стула.

– И если бы не было таких проблем на работе, – продолжал он, – я был бы счастлив.

– А что с работой? – Смородин пригубил еще портвейна, стащил у Германа сигарету и тоже закурил.

– С работой все плохо. На нас подает в суд Мухляков.

– Мухляков? – от удивления Смородин выпустил правильное колечко дыма, что удавалось ему крайне редко. – За что?

– Помнишь скетч про усы?

Смородин не смог сдержать улыбки, вспомнив скетч про усы, из-за которого в прошлом месяце разгорелся нехилый скандал. В этом скетче усы Никиты Мухлякова спорили между собой о том, кто из них сыграет роль Иисуса в экранизации Библии, права на которую Мухляков купил еще в прошлом году. Правый ус настаивал на том, что эта роль по праву принадлежит ему, поскольку именно его Хозяин чаще всего утирает правой рукой; левый настойчиво оспаривал его мнение. Когда дело дошло до драки, появился сам великий режиссер в роли Бога, заявивший, что его усы будут играть апостолов Петра и Павла, роль Иисуса отдана Саше Безногому, а следовательно, повода для ссоры нет. Заканчивался скетч троекратным «аллилуйя» и пением церковных гимнов.

– Так вот, – продолжил Герман, – если Мухляков выиграет процесс (а он его выиграет), нам придется платить нехилый штраф. А денег у нас нет. Соответственно, студию придется продавать.

– Мда, – Петр потушил окурок и отрезал себе еще один кусок торта. – Неужели все так плохо?

– Не совсем. У меня есть домашняя студия, на которой я смогу делать всякие небольшие вещи. Денег у меня почти не будет, но зато будет свобода творчества. А это все-таки важнее. На самом деле нет. Ну да ладно. Кстати, ты, кажется, как-то говорил, что у тебя есть хорошая идея для видеоклипа?

– Да, у меня есть одна идея…

Его речь прервалась звонком в дверь.

– Кого сюда еще занесло? – он поднялся из-за стола и поспешил открыть.

На пороге стояли двое.

Первой, кого обнаружил за дверью Петр, оказалась Сонечка.

На ней было короткое пальтишко цвета венозной крови, а чуть повыше, если не всматриваться в пухловатые губы, выкрашенные ярко-алым (не надо, не надо всматриваться), в гладкие теплые щеки (выше, выше) и в глаза (не смотреть!), можно было, минуя лицо, полюбоваться такого же цвета шляпкой, слегка заломанной на правый бок.

Петр сглотнул слюну: встреча с этой женщиной не сулила ничего хорошего, что, впрочем, и было уже проверено пару месяцев назад.

Сонечка училась на филфаке и любила стихи. Она не пропускала ни одного поэтического вечера; одно время даже пыталась что-то писать сама. Написанное не понравилось ей. Выступать на сцене она стеснялась, зато беззастенчиво слушала каждого симпатичного юношу, читающего вслух: рифмованные строчки. Она любила богемную жизнь, а богемная жизнь любила ее, поскольку Сонечка оказалась весьма образованной и начитанной – спала она только с поэтами. Лишь для Петра, который в жизни не написал ни одного четверостишия, она сделала исключение, о чем и сообщила ему на следующее утро. Тем не менее через день Петр вновь пришел к ней – с цветами и сборником Бродского.