– Привет! – Сонечка чмокнула его в щеку жизнерадостным комариным укусом. – С днем рождения тебя! Знакомься, – она показала рукой на своего спутника. – Это мой друг, художник Венедикт Никонов. Веня, это Петр.

Без особого удовольствия он пожал протянутую ему руку и только потом перевел взгляд на парня, которому эта рука, вне всякого сомнения, принадлежала. Он был скорее худощав, нежели строен, с длинными, почти жидкими светлыми волосами, чуть ли не стекающими под футболку с изображением Энди Уорхола, который выглядывал из металлической пасти кожаной куртки на сломанной молнии. Обезьянья челюсть его, ошипованная мелкой колючей бородкой, слегка выдавалась вперед. Если опустить взгляд чуть ниже подбородка Уорхола на футболке, можно было приметить аккуратно порванные на коленях джинсы, зауженные книзу по дурной моде последнего десятилетия.

– Рад познакомиться! – скороговоркой выпалил Венедикт.

– Добрый день. Проходите.

Петр впустил обоих в квартиру и закрыл за ними дверь.

Так начался первый день его новой жизни.

– Значит, вы художник? – Герман затушил сигарету и откинулся на спинку стула, придирчиво оглядывая Венедикта с ног до головы.

– Да! – ответил тот.

– А где можно ознакомиться с вашими картинами?

– Вы не совсем поняли, – сказал Никонов, почесывая бородку. – Я актуальный художник. Мои краски – это мой протест против буржуазной системы, а мои полотна – размякшие в обывательской лени человеческие умы. Я возглавляю контркультурную арт-группировку «Фронт Освобождения Искусства». Кстати, в эту пятницу в галерее «Бобры» пройдет наш очередной перфоманс.

– Аааа, – протянул Герман. – Так вы занимаетесь тем, что называется современным искусством? Так бы сразу и сказали.

Он налил в бокал еще портвейна и осушил одним глотком.

– Знаете, – продолжил Герман, – Не так давно я повесил на дверь моего туалета табличку «Выставка современного искусства». Теперь каждый день я отправляюсь туда и совершаю перфоманс, а то и целый хэппенинг.

У окна усмехнулся Петр. Он стоял, облокотившись на подоконник, и курил, с трудом вникая в разговор. Он был пьян. Голова болела.

– Веня, расскажи о своей новой идее! – попросила Сонечка, выпустив перед этим пару дрожащих дымных колечек в сторону Германа. Колечки пролетели над столом, изящно обогнули Германа и уткнулись Петру в спину. Тот недовольно повел плечом, и колечки повернули восвояси. Некоторое время они неприкаянно летали по кухне, а затем одно за другим нанизались на горлышко бутылки портвейна и успокоились на веки вечные.

– Мой новый перфоманс, – начал рассказывать Никонов, – будет заключаться в следующем: я насру…

– Дальше можете не рассказывать, – перебил его Герман.

– Нет-нет, – подал голос Петр, – в современном искусстве важно, где насрать, куда насрать и что при этом говорить. Продолжайте.

– Так вот, – смущенно продолжил Веня. – Я насру в галерее перед фотографией художника Бренера, выкрикивая при этом «Бренер, Бренер!» и читая свои стихи.

– Простите, я снова вас перебью, – заметил Герман. – Но, по-моему, срать и читать вслух собственные произведения – в вашем случае понятия неотличимые. Впрочем, продолжайте, мне уже даже интересно.

– Да выслушайте уже меня! – Веня сорвался на крик. – Затем в дело вступают мои соратники – художники. Один из них положит на кучку моих испражнений свою картину, а затем тоже насрет на нее, выкрикивая при этом «Никонов! Никонов!» и читая свои стихи. Затем на эту кучку возложит свою картину следующий, и так далее. По мере роста этой конструкции следующие участники будут использовать табурет, а затем и стремянку. Называться перфоманс будет «На плечах гигантов».

– Гениально! Гениально! – зааплодировала Сонечка.

– Это стоило назвать «Преемственность и цитирование в современном искусстве» и подавать не как перфо-манс, а как семинар, – подытожил Герман.

– Вы не очень-то жалуете современное искусство, – догадался Веня.

Успев ухватить последний кусок гипноторта, Сонечка решила переменить тему.

– А ты сегодня неразговорчив, – обратилась она к Петру.

– Я всегда неразговорчив, – пробурчал тот.

– Сегодня особенно.

– Я знаю.

– Как твои панические атаки?

– Прошли месяц назад.

На кухне повисла тишина. Так бы она и висела, несчастная, под потолком, размеренно покачиваясь и вываливая посиневший язык, если бы Петр не обрезал веревку, начав говорить:

– А у меня был один знакомый, который работал в магазине. Этой зимой он поскользнулся на скользких ступеньках, наклеивая объявление «Осторожно, скользкие ступеньки». Упал вниз головой и умер.

На последних словах он рассмеялся, но его примеру никто не последовал.

Не дожидаясь, пока тишина снова совьет себе на люстре петлю, Сонечка встала с колен Венедикта (поэтому Петр и стоял к ним спиной) и отправилась в ванную, сообщив напоследок, что скоро вернется.

Она была пьяна.

Через пару минут Венедикт вскочил со стула и, слегка покачиваясь от выпитого портвейна, отправился в ванную следом за ней.

– Что-то она слишком долго. Пойду посмотрю. – сказал он,уходя.

Герман и Петр остались вдвоем. Петр отошел от подоконника, уселся на стул и обхватил голову руками.

– Все-таки не понимаю, – заговорил Герман. – Что ты нашел в этой девице. Она глупа. И тот факт, что она выбрала себе этого Никонова, прекрасно это подтверждает.

– Ты не знаешь, – тихо и медленно сказал Петр.

– Не знаю. Но прекрасно все вижу.

– Я перепил. У меня болит голова.

– Значит, не будет похмелья.

– Не будет. – Петр провел рукой по лицу и закрыл глаза. – Как думаешь, чем они занимаются в ванной?

Оттуда донеслось еле слышное пыхтение.

– Полагаю, беседуют о современном искусстве.

Вместо ответа Петр брезгливо поморщился, схватил пульт телевизора и с силой надавил на первую попавшуюся кнопку, будто пытаясь выжать из пульта остатки зубной пасты. Ни на одном канале он не задерживался больше нескольких секунд.

– …от жары чуть удар не сделался. Даже что-то вроде галлюцинации было. Нет, пора все бросить и в Кисловодск.

– .женское «Динамо» впервые в своей истории выиграло кубок России по хоккею с мячом.

– . христианское милосердие – это милосердие не к одному человеку, а ко всему миру. Поэтому Пушкин – вот то созидающее начало, которое всем нам необходи.

– Надя стойко приняла удар и вместо того, чтобы расстраиваться, всю ночь успокаивала Катю, которой непросто далось решение.

– .и теперь вы можете купить ее по суперцене!

– Я очень хотела быть мафией! Я не мафия.

– … мы нажали кнопку – вот мы хотим, чтобы кого-нибудь наказали.

– .жанр для несколько других людей. Оперетта, конечно, демократичнее.

– Да, это глупо (закадровый смех).

Телефонный звонок с утра, ее радостный голос, ее светлое солнечное «да». Сегодня он наконец-то снова увидит ее! Будет любоваться хитрой улыбкой, держать ее руку в своей, прятать лицо в светлые волосы и безудержно целовать. Все будет так же, как и в первые дни, будто и не было этих двух недель без нее, будто все началось только вчера и теперь продолжается с новой силой.

Петр быстрым шагом двигался по залитой солнцем набережной, и перед его глазами играли разноцветные калейдоскопы, а в ушах сладко переливались голоса заоблачных менестрелей. Горячий воздух вибрировал, словно чувствуя, как дрожит его сердце, околдованное эйфорической радостью. Весь мир смеялся вместе с Петром и гладил солнечными лучами его волосы, иногда почесывая за ухом – и тогда он чувствовал себя мартовским котом и хотел кричать от счастья.

Когда он дошел до метро и уже готов был увидеть дан-товский Эмпирей, в кармане зазвонил телефон.

– Да, Сонечка! Я уже у метро, скоро буду!

Ее голос в трубке был уставшим:

– Извини, я сегодня не смогу.

Петр остановился.

– Подожди. То есть как?

– Не могу и все. Извини.

– Подожди, подожди. Может быть, что-то случилось?