– Все нормально. Не переживай. Просто не смогу.

– Да почему? – Петр повысил голос, сам того не заметив.

– Потом расскажу. Когда увидимся в следующий раз.

– Когда? – телефон стал скользить в мокрой ладони.

– Может быть, на следующих выходных.

– Может быть?

– Может быть. Не знаю. Как-то оно все…

– Как? – его голос задрожал. Он все понял.

– Да вот как-то так. Извини. Пока.

Ее слова сменились короткими гудками – такими же короткими и нелепыми, как ее смущенное «извини».

Теплый разнеженный сентябрь вдруг превратился в октябрь – и весь мир, до того момента сладко припекавший солнцем неприкрытую голову, вдруг ливнем обрушился на Петра, мокрым холодом затекая за воротник его рубашки. Секунду спустя октябрь стал ноябрем, и мир стал бить Петра по лицу колючими пощечинами ветра с Финского залива. И когда ноябрь за одно мгновение сменился декабрем, а затем январем и февралем, весь мир, вся чертова вселенная, все созданное когда-либо господом богом мигом заледенело, не успев стечь с крыши дома. Оно повисло над головой Петра огромной двухметровой сосулькой; и едва февраль стал мартом, оно с оглушительным колокольным звоном сорвалось вниз и рухнуло на голову. Врезалось ровно в темечко заостренным концом, пробив череп и войдя в мозг, затем размолотило язык и зубы, прошило насквозь все тело: рассекло сердце, легкие, желудок и печень, переломало ребра и вышло из правой ступни, пригвоздив Петра к замерзшему асфальту до следующего лета.

– Слушайте все! Не тратьте патроны! Нужно дождаться, когда монстр подберется ближе, чтобы нанести точный удар!

– То есть можно дозвониться. Услышать голос живого человека, интонацию. Это другое.

– .поднять уровень боевой готовности армии Соединенных Штатов по всему миру.

– …позволяет также добавлять воду прямо во время готовки. Обратите внимание. Чтобы ваша пароварка заработала.

– А второе я сделал специально для Пикачу. Видите, я смешал его с гелем!

– Пожалуйста, перестань.

– …новый нападающий явно не справляется со своими обязанностями, и вот мы видим, как его мяч…

– Пожалуйста, успокойся и перестань.

– …и очень может быть, что мы никогда не осознаем фатальности этой ошибки…

– Успокойся и перестань щелкать каналы, – Герман выхватил пульт и выключил телевизор.

Петр поднял глаза к потолку: тишина затянула шею петлей, прыгнула с люстры и закачалась, тело ее выгнулось в судороге, лицо покраснело и перекосилось.

Через несколько минут Сонечка и Венедикт вышли из ванной – потные, разгоряченные. Они прошли в кухню, смеясь. Петр посмотрел на них, и его правое веко задергалось.

– Убирайтесь отсюда, – произнес он так слабо, что даже тишина продолжала качаться под люстрой, не услышав его слов.

Они растерянно переглянулись и обменялись улыбками.

– Убирайтесь, – сказал он тверже.

Герман молчал. Тишина перестала качаться и спустилась на веревке пониже, чтобы как следует все расслышать.

– Просто убирайтесь к чертовой матери. Я надеюсь, что никогда больше не увижу вас. Я не хочу больше видеть вас.

Из-за угла коридора в кухню осторожно заглянул кот.

– Слушай, это конечно твое дело… – начала Сонечка.

– Мое. Это мой дом. Здесь живу я. Здесь живу только я. Убирайтесь отсюда! – неожиданно взревел он, встав со стула и вцепившись руками в край стола.

Сонечка взяла Никонова за руку и, не оборачиваясь, быстрым шагом пошла к двери. У самого порога Венедикт оглянулся и увидел, что Петр до сих пор стоит у стола с бешеными глазами и тяжело дышит.

– Ты злой, – сказала Сонечка. – Если бы у меня был муж, ты бы убил его.

– Я приду поплясать на ваших могилах, – ответил он, отдышавшись. – Закрой за ними дверь.

И опустился на стул.

Герман направился к двери и выпустил их из квартиры, сухо попрощавшись с Никоновым коротким рукопожатием.

Когда он вернулся на кухню, Петр сидел в той же позе, нервно потирая рукой подбородок и разглядывая крошки от торта на столе. Его лицо оставалось красным, и правое веко по-прежнему дергалось.

Вокруг его ног крутился Мюнхгаузен.

– Ты правильно сделал, – сказал Герман. – Меня от них воротит.

Петр молчал. Герман пододвинул к нему стул и сел рядом.

– Успокойся, – он положил ему руку на плечо.

Петр недовольно дернулся. Герман убрал руку, встал и подошел к окну. Закурил.

– Где они? – спросил вдруг Петр.

– Они ушли. Ты прогнал их.

– Да, помню.

Он снова стал разглядывать стол. Через минуту спросил:

– А где они?

Герман обеспокоенно заглянул в его лицо: оно по-прежнему было красным, на лбу вздулись вены. Веко все еще дергалось.

– Эй, что с тобой? – Герман вновь сел рядом с ним.

– Где они?

Взгляд Петра отчаянно забегал по комнате.

– Где?

Резкими движениями он похлопал себя по карманам, затем встал со стула и выглянул в окно.

– Где?! – он сорвался на крик.

Герман схватил его за плечи и попытался усадить обратно. Петр сел. Было слышно, как тяжело и часто он дышит.

Петр содрогнулся от страха. Он почувствовал, как по позвоночнику ползет жирная белая многоножка. Еще одна тварь обвилась вокруг его горла и с силой сдавила. Стало трудно дышать. Взглянул на пальцы – они были белыми и шевелились. Он мигом вскочил со стула и вновь подошел к окну – на пол посыпались тысячи маленьких насекомых. Они хрустели под ногами. Петр зажмурился и увидел собственное улыбающееся лицо – без глаз, но с длинными усиками, растущими из затянутых кожей глазниц. Тогда он закрыл лицо руками и закричал.

– Где?!

– Да что с тобой?

Петр открыл глаза и увидел серый потолок своей комнаты. Он лежал на кровати. Рядом на стуле сидел Герман.

– Ну как ты? – спросил он.

Петр приподнял голову и растерянно огляделся по сторонам. За окном было уже темно; накрапывал дождь. В ногах свернулся клубком Мюнхгаузен.

– Как ты? – повторил Герман.

– Что это было? – Петр услышал свой голос со стороны, он был слаб и хрипловат.

– Ты ничего не помнишь?

– Нет, – он снова уронил голову на подушку.

Герман прищелкнул языком и тяжело вздохнул.

– Ты стал кричать и упал на пол в судорогах. С пеной на губах.

– Черт возьми… – зло прошипел Петр.

– Несколько раз ты приходил в сознание и даже что-то говорил. Я вызвал скорую – они сказали, что это банальное алкогольное отравление. Но мне кажется, что тебе надо посетить врача. Это серьезные проблемы.

– Я ничего не помню, ничего. Мне стало страшно, а потом… А потом я проснулся.

– Прошло пять часов.

Петр потрогал рукой лоб. Сильно болела голова.

– Я хочу спать, – сказал он. – Я очень хочу спать. У меня болит голова.

– Спи, – ответил Герман. – Не буду мешать.

Петр отвернулся к стене и моментально заснул.

Однажды тяжелым, кровавым летом, пропахшим потливым зноем, отряд красноармейца Петра окружили белые в одном небольшом селе.

Долго красные бились, насмерть стояли они, отбивались из самых последних сил, но врагов становилось все больше, и было у них несчетное количество пушек и пулеметов, а командовал ими сам Белый Генерал.

Весь отряд положили белые, один лишь красноармеец Петр засел в старой избе с винтовкой и стал отстреливаться.

Три дня и три ночи отстреливался красноармеец Петр, многих он положил. А на исходе третьего дня, когда стало белым совсем невмоготу, изловчились они и швырнули в окно гранату. И красноармейцу Петру оторвало ноги.

Умолкла стрельба. Стало тихо в деревне. Долго белые в дом не решались войти. Закинули для верности еще одну гранату, и красноармейцу Петру оторвало руки. Наконец белые осмелели, приободрились, почуяв, что нет больше для них опасности, осторожно пробрались в дом и вынесли красноармейца Петра на дорогу. А он все живой – хоть безногий, безрукий, да глаза у него горячие – страшно в них смотреть, и голос охрип – страшно слушать его.