– Рад, что наше знакомство продолжается. Жена так часто хандрит в последнее время…

Альфред смущенно встал:

– У неё на глазах были слёзы.

– О, да. Нервная система расшатана. Что делать, война. Мы специально приехали в Берлин, чтобы показать её медицинским светилам. Кстати, любезный фон Трабен, нет ли у вас среди знакомых авторитетного психиатра?

– Есть.

– В таком случае будем вам крайне признательны.

– Франц, к чему этот цирк?! – не выдержала Аделия.

Франц, не обращая на неё внимания, взял Альфреда под руку и отвел в сторону.

– К сожалению, жена не совсем здорова. Должно быть и сами заметили…

– О чём вы?

– Ей нужен покой. Всякие странные видения и навязчивые мысли терзают её… – Франц намеренно постарался напустить побольше тумана, чтобы его собственная роль в этой игре не казалась столь откровенно подставной.

Альфред, в свою очередь, переживал столь сильное эмоциональное возбуждение, что был не в силах начать распутывать клубок загадочных отношений между Аделией и мужем. Странность ситуации угнетала его, в случайность их встречи он уже не верил, к тому же поведение Франца настораживало. Мало на свете найдется мужей, готовых с распростёртыми объятиями лезть к человеку, очевидно неравнодушному к его жене: большая загадка скрывалась за всем этим. Для открытого прямого человека, каким был Альфред, существовал один способ разгадать её – сшибить всех лбами и посмотреть, что из этого получится. Но он отчаянно не хотел увидеть снова слезы на глазах Аделии. Поэтому предложил:

– Самое лучшее место для отдыха – мой дом. Приглашаю вас в гости, это недалеко – на Ванзее. Жду завтра вечером. Машину подадут к отелю. А сейчас вынужден уйти, у меня собрание в «Адлоне».

После чего повернулся к Аделии. Подтвердил:

– Я очень надеюсь… завтра в пять, – и, не отреагировав на рассыпавшегося в благодарности Франца, направился к выходу из парка.

Аделия и Франц молча дошли до самого озера. По нему беспечно скользили лодки с отдыхающими. Забытая картинка мирного времени. Дамы держали над головами зонтики. Мужчины налегали на вёсла. Тишину нарушали только редкие моторки и кряканье уток.

– Возьмём лодку? – предложил Франц.

Она лишь пожала плечами, все еще пребывая под впечатлением встречи с Альфредом, и удивлялась тому, что её язык не повернулся выложить всю правду сразу…

Уже в лодке, ухватившись руками за борта, она неожиданно сказала по-русски:

– Уезжай отсюда!

– Не понял… – весла, которыми легко грёб Франц, зависли в воздухе.

– Уезжай, исчезни, я сама разберусь… Мы разберемся.

Вёсла почти плашмя ударились о воду, обдав Аделию брызгами и намочив сигарету в её руке.

– Не дури, – строго предупредил Франц. Теперь, когда игра началась, он не собирался терпеть её истерики. – Будем действовать чётко по легенде. Без всяких отклонений.

– Посмотрим, как ты меня заставишь, – впервые за много дней улыбнулась Аделия.

Франца насторожила эта улыбка. Она больше напоминала безжалостный оскал хищника, готового вцепиться в горло. Губы женщины подрагивали, а кончик языка слегка зацепился за верхние зубы. Такая улыбка не могла принадлежать сломленной, вечно плачущей женщине. Она явно выдавала цепкую властную натуру. «Как, в сущности, мало я о ней знаю» – отметил про себя Франц.

– Что ты предлагаешь? – спросил он, продолжая грести в сторону поросшего деревьями берега.

Улыбка, словно приклеилась к лицу Аделии и не хотела с него исчезать.

– Соберёшь свой чемодан, сядешь в поезд, а дальше, как знаешь.

– Что дальше?

– Сообщишь в Центр, что меня на первом же свидании забрали в гестапо…

– Дальше?

– Я поеду к Альфреду одна.

– Дальше?

– А дальше тебя не касается!

– Ошибаешься. Не ты эту операцию задумала, не тебе её отменять. За нами стоит большое количество людей. Каждый наш шаг контролируется. Хочешь предать родину? Тогда я первый расстреляю тебя!

– Стреляй, – всё с той же улыбкой предложила она.

Франц бросил вёсла. Такого поворота событий он не ожидал. Чёртова улыбка выражала больше решительности, чем произнесённые слова. Глупо было сейчас взывать к совести агента Аделии Шранц. Говорить о долге перед народом, партией, страной! Неужели в неё снова вселилось любовное безумие? Франц всегда опасался эмоционально неуравновешенных натур. Слава богу, в разведке их практически не было. Поэтому следовало взять себя в руки и логически доказать Аделии, что она не имеет права поступать, как хочется её сердцу.

– Мне исчезать некуда. Тебя расколют за пять минут. Меня поймают. Удастся избежать гестапо, нарвусь на пулю от своих. Предателей нигде не ценят. Нужно было отказываться в Москве, а не здесь, и не сейчас.

– Меня бы расстреляли…

– А так за компанию расстреляют и меня. Спасибо за заботу. Пойми, Аделия, мы с тобой не охотники, а жертвы. Я, потому что заигрался в вольную жизнь, а ты заигралась в любовь. Поэтому мы вместе. У нас есть ничтожная возможность физически выжить, при этом принеся пользу своей стране, где каждый день погибают на фронте десятки тысяч человек.

– Мы им ничем не поможем… – на этот раз улыбка исчезла с её губ.

Даже после десяти лет, проведенных в Белморлаге, она оставалась советским человеком. Войну, как таковую, не видела. Лагерь был настолько удален от материка, что никакие внешние события не вторгались в его жалкое существование. Подвоз продуктов окончательно прекратился к зиме 1941 года. Выживали только благодаря поморам, которых отпускали на охоту. А с весны перешли на рыбу. Начальство на семгу, а заключенные на селедку и треску.

Первые сводки с фронтов и голос Левитана из радиоточки Аделия услышала в кабинете следователя, где велась её психологическая обработка перед засылкой в Германию. Тогда и вспомнила слова Лиды Померанец: «На воле сейчас хуже, чем здесь».

– У меня есть план, чтобы избавить вас от себя, – продолжил Франц – ты договариваешься с Альфредом, и мы устраиваем аварию. Ты остаешься жива, а я якобы сгораю в машине. После чего Альфред помогает мне перебраться в Швейцарию. Дальше поступай, как знаешь.

– Альфред согласится?

– Если всё еще любит, то с удовольствием. Только организацию возьму в свои руки, чтобы по-настоящему не грохнули.

– А что доложишь Центру?

– Мертвые не докладывают.

– А как же война? Долг? Родина?

– Мой последний долг – внедрить агента «Литораль» – Аделию Шранц в гитлеровскую элиту. Его я выполню. Центр знает, что послал меня на смерть. Значит, всё по правилам.

– Мне-то как дальше?

– Если выживешь, они тебя сами найдут. Только не советую сдавать меня. Погиб, и точка.

– Решил отсидеться в Швейцарии?

– Заслужил.

Этот диалог разительно отличался от тех разговоров, которые велись с ней в кабинетах под неусыпными взглядами портретов то Дзержинского, то Сталина. В них упор делался на долг перед коммунистической родиной, перед советским народом. Там никто не думал о себе, о личном благополучии, твердили только о решительной схватке с врагом. Во всяком случае, так казалось Аделии. А Франц не скрывает, что разведка – всего лишь опасная работа.

– А что будешь делать, когда закончится война?

– Надеюсь прожить другую жизнь.

– Понимаю…

Аделия снова вспомнила Лиду Померанец. Та учила её, как надо выживать. «Если оказалась в лагере, представь, что тебе доверили роль осужденной. Ты должна сыграть её как можно правдивее и честнее. Это не ты совершаешь гнусные неправедные поступки, без которых не выжить, а то другое твоё “я”, которое сейчас стало заключённой. Тебе не нужно переживать, страдать, мучиться. Пусть то, другое твоё “я”, доказывает окружающим, как ты здорово притворяешься. Когда тебя насиловали, нужно было не орать и биться в истерике, а помнить, что есть еще одно “я”, остающееся чистым и нетронутым. А роль изнасилованной играть со страстью, с удовольствием от того, что она тебе удается. Тогда ничего трагического не ощутила бы. И кровью не залилась бы…»