«… пережил душевный перелом 15 февраля 1920 года, когда навсегда бросил медицину и отдался литературе».
Да, ему очень хотелось навсегда оставить беспокойные врачебные дела и посвятить себя литературе, ремеслу, как ему казалось, тихому и абсолютно безопасному Но для этого надо было бросить службу
Надо… Но как это сделать в разгар войны? Ведь его тотчас объявили бы дезертиром, и поступили бы с ним в полном соответствии с законами военного времени?
И всё же с военной службой он распрощался.
Новые испытания
В разгар ожесточённых боёв за Северный Кавказ Михаил Булгаков познакомился с уже известным тогда писателем Ю.Л.Слёзкиным (писавшим под псевдонимом Жорж Деларм). Позднее Юрий Львович, вспоминая о тех временах, скажет:
«С Мишей Булгаковым я знаком с зимы 1920 г. Встретились мы во Владикавказе при белых. Он был военным врачом и сотрудничал в газете в качестве корреспондента. Когда я заболел сыпным тифом, его привели ко мне в качестве доктора. Он долго не мог определить моего заболевания, а когда узнал, что у меня тиф – испугался до того, что боялся подойти близко и сказал, что не уверен в себе… позвали другого…»
Рассказанный эпизод свидетельствует о том, с каким паническим страхом относился тогда Булгаков к смерти преждевременной, случайной. Едва выкарабкавшись из одной страшной болезни, он безумно боялся стать жертвой какого-либо другого, не менее ужасного заболевания.
Но так уж заведено в этой жизни, что удары судьбы в первую очередь, как правило, обрушиваются на тех, кто больше всего их боится. Свалила болезнь и Булгакова. И именно та, которой он так остерегался. Её приближение он почувствовал в вагоне поезда, когда возвращался из кратковременной поездки в Пятигорск. Через три года он напишет в дневнике:
«… вспомнил вагон в январе 20-го года и фляжку с водкой на сером ремне, и даму, которая жалела меня за то, что я так страшно дёргаюсь».
О начале заболевания рассказывается и в повести «Записки на манжетах»:
«Голова. Второй день болит. Мешает. Голова! И вот тут, сейчас, холодок странный пробежал по спине. А через минуту – наоборот: тело наполнилось сухим теплом, а лоб неприятный, влажный. В висках толчки… Лишь бы не заболеть…
Боже мой, боже мой, бо-о-же мой! Тридцать восемь и девять… да уж не тиф ли, чего доброго?..
Тридцать девять и пять!».
А вот что рассказывала Татьяна Николаевна:
«… головная боль, температура – сорок. Приходил очень хороший местный врач, потом главный врач госпиталя. Он сказал, что у Михаила возвратный тиф:
– Если будем отступать, ему нельзя ехать».
Затем наступил кризис, сопровождавшийся всё той же высокой температурой и бессвязным бредом. Впрочем, так ли бессвязен был тот бред («Записки на манжетах»):?
«Мне надоела эта идиотская война! Я бегу в Париж, там напишу роман, а потом в скит…
Опять сорок и пять!..
– Доктор! Я требую… Немедленно отправить меня в Париж! Не желаю больше оставаться в России!.. Если не отправите, извольте дать мне мой бра… браунинг!» («Записки на манжетах»)
И снова слово – Татьяне Николаевне:
«Однажды утром я вышла и вижу, что город пуст. Главврач тоже уехал… Михаил совсем умирал, закатывал глаза… Во время болезни у него были дикие боли, беспамятство… Потом он часто упрекал меня:
– Ты – слабая женщина, не могла меня вывезти!
Но когда мне два врача говорят, что на первой же остановке он умрёт, как же я могла везти? Они мне так и говорили:
– Что же вы хотите – довезти его до Кавказа и похоронить?»
Из воспоминаний Юрия Слёзкина:
«По выздоровлении я узнал, что Булгаков болен паратифом. Тотчас же, ещё едва держась на ногах, пошёл к нему с тем, чтобы ободрить его и что-нибудь придумать на будущее».
А придумывать надо было – город уже заняли бойцы 9-ой армии РККА, которой командовал Иероним Уборевич. И оба литератора (выздоровевший и выздоравливавший) стали составлять план действий («Записки на манжетах»):
«Беллетрист Юрий Слёзкин сидел на шикарном кресле…
– Что же те-перь бу-дет с на-ми? – спросил я и не узнал своего голоса. После второго приступа он был слаб, тонок и надтреснут…
Слёзкин усмехнулся одной правой щекой. Подумал. Вспыхнуло вдохновение.
– Подотдел искусств откроем!
– Это… что такое?..
Взметнулась хозяйка.
– Ради бога, не говорите с ним! Опять бредить начнёт…
– А что с нами? Бу-дет?..
– Мишенька, не разговаривайте! Доктор…
– Потом объясню! Всё будет! Я уж заведывал. Нам что? Мы аполитичны. Мы – искусство!..
– А я?
– Ты завлитом будешь. Да».
Такие строили они планы. Но чтобы воплотить их в жизнь, сначала нужно было выздороветь. А это было непросто («Записки на манжетах»):
«Ночь плывёт. Смоляная, чёрная. Сна нет: лампадка трепетно светит. На улицах где-то далеко стреляют. А мозг горит. Туманится…
Строит Слёзкин там. Наворачивает. Фото. Изо. Лито. Тео. Тео. Изо. Лизо. Тезо… Ингуши сверкают глазами, скачут на конях… Шум. В лупу стреляют. Фельдшерица колет ноги камфарой: третий приступ!..
– О-о! Что же будет?! Пустите меня! Я пойду, пойду, пойду…
После морфия исчезают ингуши. Колышется бархатная ночь…»
Вот как оно обернулось! Ему опять кололи морфий! Ему, с таким трудом излечившемуся от наркотического пристрастия? Значит, Булгаков вновь был на волоске от рецидива коварной болезни?
К счастью, всё обошлось. Несмотря на практически полное отсутствие квалифицированной медицинской помощи, Татьяна Николаевна спасла мужа и на этот раз – выходила. В мае 1920-го он с трудом, но встал на ноги. Ходил с палкой, опираясь на руку жены.
На этом история доктора Булгакова, который на досуге сочинял статьи-фельетоны, закончилась. Начался новый виток жизни. Вчерашний военврач принялся всерьёз овладевать профессией литератора. Профессией, которой предстояло стать главным делом его жизни.
Глава вторая
Становление мастерства
Литературная секция
На всём Северном Кавказе уже прочно установилась советская власть, а Михаил Булгаков продолжал ходить по Владикавказу в шинели белогвардейского офицера. Другой верхней одежды у него просто не было.
В книгах о Булгакове почему-то не указывается, до какого звания дослужился он у белых. Косвенные сведения дают основания предположить, что оно вполне могло быть полковничьим (возглавлял медицинскую службу полка). Но пусть он даже был майором или капитаном, всё равно белый офицер у красных должен был чувствовать себя не очень уютно. Два раза в месяц ему надлежало являться в местное отделение ЧК для перерегистрации. На вопросы об образовании он теперь отвечал, что закончил естественный факультет университета, а не медицинский – чтобы не мобилизовали.
А в городе уже многое изменилось. Об этом – в дневнике Юрия Слёзкина:
«Белые ушли – организовался ревком, мне поручили заведование подотделом искусств. Булгакова я пригласил в качестве заведующего]литературной секцией».
О том, как начиналась служба у большевиков, рассказано в повести «Записки на манжетах»:
«После возвратного – мёртвая зыбь. Пошатывает и тошнит. Но я заведываю. Зав. Лито. Осваиваюсь».
Через год, 1 февраля 1921 года, в письме к двоюродному брату Константину (он находился тогда в Москве) Михаил Афанасьевич подробно обрисовал свою жизнь периферийного литератора:
«Ты спрашиваешь, как я поживаю. Хорошенькое слово. Именно я поживаю, а не живу…
Весною я заболел возвратным тифом, и он приковал меня… Чуть не издох, потом летом опять хворал».
По поводу своих эпистолярных занятий Булгаков сообщал следующее:
