В Ново-Эстонии Село мое, мне горько и обидно. Товарищества о́троческих лет Сегодня мне не слышно и не видно, Я встречей долгожданной не согрет. В ореховом разветвившемся парке Сижу я на полдневном ветерке, И солнца луч, трепещущий и жаркий, Играет на обколотой руке [2]. Но сердцу не становится теплее — Мне вымершими видятся места: У клуба — безголосые аллеи, И улица, где вырос я, — пуста… И жизнь пуста… И детство — на кладби́ще… Село мое! И, все-таки, — до слез! — В холодном зарешетчатом жилище, Где юность поселю я на… погост, — Приснись мне! Но не нынешним пустынным, В котором и привета не найти, А — праздничным, зеленым, тополиным, Как в детстве… И во сне меня — прости… До встречи той! Не пламенный мальчишка Догубит нерассказанную быль… Пусть слезы! Это — ясность, это — вспышка, А дальше снова — холод, грязь да пыль. 11.08.76 г. У пропасти Все кончено, и про́пасть — предо мною… Как гончими затравленный зверек, Мечусь по краю с дикой головою, И вскрикнуть бы, но сжался крик в комок. Что вопли стихотворным повтореньем О юноше, стремившемся к добру! Как верил он за миг перед паденьем, Что выстоит!.. Довольно! Я — умру! И, заживо зарытому в неволе, Средь сверстников, отверженных собой, Останется мне в облике — людское, А в памяти — карающий разбой… Я выдохся и грязь не отчищаю, И, значит, — не достоин чистоты; И, значит, — устоявшим завещаю Великие мальчишечьи мечты! Есть шаг еще — отчаянный, последний! И — мрак за ним, злорадствующий мрак… Ну что же я, измученный и бледный? Есть шаг еще, есть шаг еще, есть шаг!.. 9.09.76 г. II. В убежище «Тишина, тишина…» Тишина, тишина, что со мною — не знаю, Отгуляли друзья, отгремели деньки… Тишина, тишина, никого не ругаю, Просто мне, тишина, сновиденья горьки́. Я до срока спасен от прямого ответа: Бесполезно бежать от надзора судьбы. Тишина, тишина, мне не надо совета, Тишина, тишина, мне бы честной борьбы! Я за все и всегда поплатиться сумею! Эта клятва моя не сегодня дана! Но, моя тишина, как я рано жалею! Видишь слезы? Прости… и — смолчи, тишина. 14.09.76 г. Самолет Слышу гул самолета в пространстве небесном, Удаляясь, он тает, как эхо, — до дна… Я теперь вдалеке… Мне в укрытье безвестном — И покой, и стихи, и… бутылка вина. Сын заблудший! — я к дому с повинной вернулся… Вот рождается отзвук и гаснет опять… Я в сентябрьском рассвете тревожно проснулся, И до слез засмотрелся на спящую мать. Спит она, подоткнув под себя одеяльце… После утренней дойки, с зарею придя, Прикорнула на час… Лишь бессонные пальцы Все коровьи соски невпопад теребят. Пусть ей дремлется сладко в не долгом затишье!.. Чтоб неслышно — сажусь я за письменный стол, Но из верха незримого — грохот по крыше Нарастает и сыплет известку на пол! Он и матери чуткой прервал сновиденья! Проклиная работу и ферму, она Суетится в веранде — и вскоре за дверью Исчезает… И снова со мной — тишина… Но — еще самолет! В дребезжании стекла!.. Свист турбинный визжит, он пронзает мозги! И в глазах моих мутных — и жгуче, и мокро, И сжимаю кулак!.. Я, заложник тоски, Что́ ищу? Что́ хочу? Че́м, безумный, спасаюсь?! Все равно эту муку никто не прочтет! Затыкаю я уши, к столу прижимаясь… Раздирающий рев! Пропади, самолет!.. 15.09.76 г. 29 сентября Сегодня мне — семнадцать с половиной… Под солнечным слабеющим дождем В примолкшем окруженьи воробьином Сентябрь умирает за окном. Смотрю в него и до изнеможенья, Предчувствую крадущийся недуг. Тлетворно сентября повиновенье — Ни ропота, ни жалобы, ни мук!.. Отчаявшийся, голосом неровным Прошу его: «Очнись же хоть на миг!» Но глух он — отрешенный и бескровный, — От жизни остывающий старик! И взор мне застилает и щекочет, И голову склоняю я повинно! И сердце изнывающе не хочет, Чтоб умерли семнадцать с половиной! 29.09.76 г. вернуться …Играет на обколотой руке — имеется в виду рука с татуировками на ней. (Прим. авт.). |
