Уже заработал городской транспорт, улица зарастала троллейбусами и автобусами, которые выстраивались друг за другом и покорно ждали, когда в их внутренности набьются желающие уехать. Стадо разъезжалось, трубя в воздух, собиралось новое, а Гостев шёл по трамвайной линии; трамваев почему-то не попадалось на его пути, попадались обрывки бумажных цветов, сморщенные воздушные шарики, фантики от конфет, шелуха семечек, абонементные талоны и обрывки газет.

Он вдруг подумал, что книга – лучший подарок судьбе, которая распоряжается нами самым случайным образом. Да-да, именно ей. Ей листать страницы – ему их читать.

Раньше… Читать и проживать чужую жизнь, отходить от неё на почтительное расстояние и поглядывать на неё – как удовольствие, замена близкого чеснока, того, что под рукой, далёким, неизвестным авокадо. Манит то, что красиво звучит, красиво одето, красиво говорит. Неизвестное очень часто бывает красивым. Потрясающая важность упаковки…

Внезапно отвлечься. Взять и подумать: что такое отношения между людьми, на чём они строятся? Как личный пример: на снеге, при помощи льда, ветра и стремительно падающей вниз температуры.

Замёрзли оконные стёкла. Морозные узоры прочные, спокойные – белые завитки прорисованы с весёлой лихостью. Скоро Новый год – как старая сказка, в которой лютый мороз с побелевшими от ярости клыками (не так серьёзно, конечно) гоняет по кругу снежную крупу, и порывы ветра достигают удивительного количества метров в секунду; там где-то тундра, Лапландия, олени, и вроде бы старуха финка кричит вдогонку умчавшейся в непроглядную темень Герде: «Муфту забыла! Рукавички!» – той самой Герде, что ищет своего названого братца Кая, тоже друга. Или, может быть, всё несколько иначе: Снеговик-почтовик, делая сердечный поклон Деду Морозу, случайно роняет свою голову, падают, покачиваясь, снежинки, и голова голосом Георгия Вицина смущённо посмеивается в меховых рукавицах добродушного Деда Мороза, получившего от детей письмо с просьбой прислать им ёлку. Но как ни крути-прокручивай своё союзмультфильмовское детство, а на дворе холодно, и ветер поёт, стуча невидимым железом по трубе, что в такую шальную погоду доверяться надо только хорошо натопленному помещению, а в столовой треста как раз тепло и оживлённо, пришло время обеденного перерыва, и за столиком в углу под уже знакомой «битой дичью» сидят двое: Гостев и его «друг».

Гостев повернулся от белого окна, снега, простыни, экрана своей детской памяти, которой вдруг захотелось быть сладкой в предвестии праздника, хотя там, надо признаться, были и другие кадры, проецируемые насильно. Вспоминать их не было причины и смысла, а помнилось, между тем, что он, Гостев, уже с детства не особенно-то доверял окружающему его миру, потому что этот мир любил опрокидываться, и устойчивые представления Гостева о предметах показывали ему изнанку, ноги оказывались там, где голова, а головы вообще не было. И вот уже на лицевой стороне детский утренник у новогодней ёлки, Дед Мороз и Снегурочка в хороводе, зачарованные дети, их раскрытые рты, а маленькому Гостеву после представления захотелось пройти за кулисы сцены, чтобы проникнуть в таинство зимней сказки; чуть-чуть отворот, только краешком любопытного зрения, а там Снегурочка курит с напряжённым лицом, некрасиво выпуская клубы дыма, и Деда Мороза – краснорожего, пьяного, согнувшегося пополам у пожарного щита, – прямо-таки выворачивает в ведро.

Но об этом Гостев теперь не вспомнил, а если бы и вспомнил, то сказал бы себе в утешение, так как любил пофилософствовать, что в понятие времени входит единичное существование предмета, в предметах заключена память об их роли, и Дед Мороз – это яркая праздничная открытка, раскрашенное самым положительным образом воспоминание. Так и должно быть. Что-то иное – всего лишь неуместный перевёртыш, случай, который расходится с устойчивой ролью. Так что такое контрастное соседство никак ему не нужно было, и бесстрашная Герда благополучно добиралась до братца, а Снеговик-почтовик привозил детям долгожданную ёлку.

Гостев отвернулся от окна. Тут-то и спросил его «друг»:

– Да… Ты отдал ёлку?

– Какую ёлку? – не сообразил Гостев.

– Лишнюю.

– Кому?

– Известно, кому, – улыбнулся «друг» – сладкий, как поднос, заставленный компотами.

Эта история, вызвавшая у «друга» недвусмысленные улыбки, а у Гостева смущение, началась совсем недавно, но уже успела насытить их обеденные разговоры до неприятности зубоскальной темой – темой, которой Гостев всё же не хотел бы касаться.

Дело было в том, что к Гостеву повадилась ходить секретарша из треста. Однажды в столовой он помог ей найти потерявшуюся серьгу. Вместе ползали по полу. Стукнулись лбами. Ну, посмотрели друг на друга, улыбнулись. Она была такого же возраста, как он. Может быть чуть старше. Потом как-то у стенда передовиков социалистического соревнования она окликнула его: «Молодой человек! Не поможете фотографию повесить?» Он обернулся. Они узнали друг друга. Он с улыбкой к ней подкатил (был в хорошем настроении, уже не помнил из-за чего): «Конечно! С удовольствием!» И она потом, через неделю, с удовольствием подошла к нему и поведала: «Вы знаете, купила себе магнитофон, а слушать совсем нечего. Вот только одна кассета. (Она протянула её ему, чтобы он смог в руках подержать, убедиться: да, действительно кассета.) Гоняю её туда-сюда. Запись старая. Уже надоела. У вас нет чего-нибудь посовременнее?» Ну, было у Гостева «посовременнее» – что ж тут такого? Принёс послушать. Её восторженный ответ после прослушивания ошеломил Гостева: «Какая прелесть! Слушай, у нас с тобой вкусы сходятся! Ты мне на чистую не перепишешь?» Сделал, как попросили, немного уже задумавшись над тем, зачем он всё это делает. Она протянула ему плитку шоколада в виде вознаграждения и, не принимая его вполне законных возражений, что, мол, неудобно, зачем это и «я же не девушка, в конце концов», мило улыбаясь, сказала ему: «Говорят, мужчин надо подкармливать». Он аж присвистнул, но тихо так, про себя, и поделился своими сомнениями с «другом». А «друг» уже кое-что знал. Потому и спросил: «Налаживаешь контакты?» – «Да брось ты… – обиделся Гостев. – Я же серьёзно!» – «Куда уж серьезнее… – заметил «друг». – Тут не брось, тут «возьми, пожалуйста!» – и широкой улыбкой растянул свою смешливую бороду. – «Ладно», – подумал Гостев и… подарил ей шоколадного зайца в фольге, первое, что на глаза попалось. Она – тут же кассету ему новую записать, а другую, с записью, – в подарок. «Что ей нужно?» – спрашивал Гостев «друга». «Друг», закрывая лицо руками, хохотал. Она пришла к нему в отдел и, поздоровавшись с удивлённым Иваном Петровичем, вся сияющая, положила на стол Гостеву книгу: «Мне давали почитать. Какой-то совершенно умопомрачительный роман. Все за ним так охотятся… Во всяком случае мне понравилось. Интересно узнать твоё мнение. Хорошо?» Гостев, не глядя на заглавие, положил роман в ящик стола и быстро вывел её из кабинета. В следующий раз она принесла пластинку. «Я сейчас!» – выкрикнул Гостев из-за стола, едва завидев её на пороге, и быстро вышел в коридор. Закрывая за собой дверь, он увидел, как Иван Петрович прыснул в разложенную на столе миллиметровку. Хорошо ещё, что никого больше не было в отделе. «Ладно», – успокаивал себя Гостев. Как-то раз, при очередном обмене подарками, она спросила его: «Что ты любишь больше всего на свете?» Он вдруг ответил: «Корабли». – «Какие корабли?» – удивилась она. «Парусные. Модели», – пояснил он. – «Почему парусные? Почему модели?» – «Потому, что их можно склеить самому, потому что у них паруса, потому что они уплывают!» – выпалил он. – «Тогда я тоже буду любить корабли», – мечтательно сказала она. Гостев не сдавался. Она ему – мужской одеколон, «знаешь, очень приятный запах, такой несколько терпкий». Он ей – духи. Молча. Она ему говорила: «Ты такой хороший… – губы её подрагивали в поисках эпитета – … как корабль». Гостеву становилось тоскливо. «Что ей нужно?» – спрашивал он. – «Ты словно с другой планеты», – говорил ему друг, устав смеяться. – «Да нет, вроде бы с этой», – вздыхал Гостев.