Стены вагона задрожали, по обшивке и стеклам, словно по воде, пробежала легкая рябь. Над общей суматохой появился новый звук. Тихий гул уверенно расходился по туннелю. Я уже начал сомневаться в себе, но голоса в вагоне вдруг стали затихать, люди прислушались. Непонятное эхо стало нарастать и вскоре превратилось в тяжелый рев. Меня вдруг прошибло – поезд! Составы ходят с интервалом в сорок секунд, проблемы со связью в метро – не новость. За нами летит следующая электричка.

Из последнего вагона послышались крики. Я вцепился в поручень, заорал: «Держись!». Через секунду раздался жуткий удар. Скрежет металла, крики и звон стекла слились воедино. Тяжелый вагон подбросило, как игрушку. Поручень вырвался из рук, что-то твердое ударило по ребрам, и я упал. Накатила темнота, приступ боли и тошноты прошелся по телу. Звуки умерли, мир сузился до полосы грязного пола в стеклянной крошке.

Сквозь боль и темноту в сознании проступали обрывки фразы: «Слишком просто… слишком просто, остаться здесь… ты не закончил». Никто, кроме меня, не допишет Древо. Преодолевая боль, я поднялся на четвереньки и пополз. Разбитое окно рядом. Много стекла, руку в сторону… теперь что-то липкое и теплое… кто-то лежит у двери. Царапая ладони, я вцепился в край оконного проема и подтянулся. Немного выше, перевалиться вперед, и я падаю. Новый удар напрочь сбил дыхание. Я перевернулся на спину, хватая воздух.

Темноту подземного тоннеля прорезала полоса света. Блестящая белая трещина зазмеилась по железобетонному своду. С легким хрустом многотонные плиты стали расходиться. В разломе показалось знакомое пространство: непроглядная тьма и бесконечный поток бледных символов. Слишком много для одного дня. Последний вдох, и сознание погасло.

Пустота. Серое Ничто без звуков, красок и направлений. «Сумерки сознания», – скажет поэт. Не чувствую тела. В уголке памяти копошатся боль и страх, плавает эхо сирен и хруст стекла. Не помню себя.

Мир вокруг начинает обретать реальность. Бесконечное серое? Небо. Легкое усилие, и впереди появляется тонкая полоса горизонта. Слишком зыбкая и далекая, словно над водой. Пусть будет море – холодное, тихое. Внизу сгущаются краски, проявляется берег. Крупный черный песок, ровный дикий пляж. Никаких следов, мусора, палаток. Здесь никогда не было людей.

У воды земляная насыпь. Пытаюсь рассмотреть, тянусь взглядом и сознанием. Замок. Огромный песочный дворец. Стены и башни, мосты и арки, острые шпили невероятной высоты и сложности. Вокруг замка ров с водой: надежный и глубокий вблизи, но смешной и мелкий для бесконечной морской глади. Красота и величие исчезнут с первым приливом, но пока море спокойно, высокие стены стоят.

При всей суровости и черноте, замок жив. Я вижу множество маленьких искр и огней. Разные цветом и формой, они двигаются внутри, мерцают и пульсируют, загораются и гаснут. Несмотря на призрачную слабость, искры кажутся надежнее песчаных сводов. Но пока море спокойно, хрупкие башни попирают небо, а огни продолжают танец.

***

Боль. Спасительный лом в теле, возвращающий чувства и отрезвляющий сознание. Я почти благодарен ему. Беспорядочный шум вокруг проясняется. Вой сирены сквозь рокот бульдозера. Короткие очереди отбойного молотка. Я с трудом открываю глаза. Уголок серого задымленного неба, край строительной площадки, множество людей и техники. В воздухе висит грузовой Винт, огромные лопасти молотят воздух. Мгновенье, и многотонная плита взмывает вверх. Слышен грохот осыпающегося свода. Над бетонным парапетом в стене высечено «станция Энергетик».

Картинка перед глазами качнулась, тело отозвалось болью, я понял, меня несут. Над головой проплыла стрела шагающего крана.

– Давай запаковывай. Док? – Надо мной склонилось лицо в дыхательной маске и очках. Перчатка коснулась шеи.

– Брось мешок! Живой он. Несите в полевой.

Носилки поплыли дальше, и вскоре пара спасателей переложила меня на брезент у палатки госпиталя. Вокруг прямо под открытым небом лежат десятки пострадавших. Одни стонут, баюкая изувеченные руки-ноги, другие молчат, самые тяжелые затихли без сознания. Аварии в подземке не бывают простыми. Рядом худощавый старик с перемотанной головой забормотал молитву – серьезный проступок и ошибка, верить во что-либо.

В дальнем конце лагеря работают две бригады медиков, гудит дефибриллятор, бегают санитары. Их слишком мало для такой катастрофы. Почти все в дыхательных масках и респираторах. Зачем? Пыльный ветер принес ответ вместе с острым запахом серного газа. Выброс не успели локализовать. В небе над станцией и между крышами высотных корпусов повисли желто-зеленые облака. И без прогноза я помню ночную температуру и влажность. Когда пойдет дождь, здесь начнется ад.

Над общим шумом раздался крик, затем скрежет металла и сухой каменный грохот. Я с трудом повернул голову. В облаке пыли у разобранного спуска на станцию лежит гусеничный кран, придавленный плитой перекрытия. Гнутая стрела торчит из-под обвала, как поломанная рука гиганта. Спасатели пытались расширить вход и завалили одну из опор.

Здесь нельзя оставаться. Если медики доберутся до меня, госпитализации не избежать. Потом окажется, что меня нет в здравоохранительной системе полиса, равно как и в других реестрах и базах. А через неделю, когда я перестану различать верх и низ, меня отправят в лечебницу – воровать обмылки, спать на стене и пускать пузыри от утренних «витаминок». Нет, в последние дни я должен много успеть. Значит, выбор невелик.

Преодолевая боль и тошноту, я поднялся на четвереньки и пополз. Рядом с госпиталем грузовой Винт бросил огромную плиту, сорванную с наземной части станции. Край лег над небольшой земляной насыпью, образовав низкий козырек. Там можно дождаться темноты. Пустячное расстояние в сорок шагов теперь оказалось реальным испытанием. Пока я полз к укрытию, отбитые ребра сковывали болью каждое движение, новый вдох, казалось, вот-вот разорвет грудь. Шипя от боли, я забился под плиту, подрыл землю и выглянул наружу.

На площадке что-то изменилось. Спасатели всё также суетились у провала подземки, но никто больше не спускался вниз, не таскал носилки. Винт качнулся в воздухе, сбросил пустую люльку и, заложив вираж, улетел. Оцифрованный голос что-то прошипел по громкой связи, люди забегали ещё быстрее. Медики свернули госпиталь в две минуты и сели по машинам. Землекопы и спасатели, бросая технику, загрузились в гусеничные проходцы. За пять минут спасательная площадка опустела.

Царапая руки, я выполз из укрытия и сел спиной к плите. Брошенная техника, горы земли и битого асфальта, бетонный остов на месте станции. Кроме меня, на площадке остались полтора десятка тяжелораненых, в основном без сознания. Что здесь вообще происходит, если медики не успевают забрать пострадавших?

Вдалеке завыла сирена. Тяжелый низкий гул нарастает и обрывается, повторяясь каждые семь секунд. На слух по частоте – экологи. Я попытался встать, земля под ногами качнулась. Опираясь на руку, я все же принял вертикальное положение. Несколько глубоких вдохов, и земля перестала двигаться. Вместо этого сорокаэтажная башня заводоуправления вдалеке накренилась на манер Пизанской. На мгновенье показалось, что все корпуса и высотки сектора ничего не весят, словно гигантские картонные коробки, разбросанные ветром, все связанные нитями кабелей и трубками пневмопочты.

Спустя секунду, видение прошло, уступив место реальному кошмару. Из-за высоких крыш в небо ударил огромный столб фиолетового дыма. Тяжелое эхо пронесло по сектору рокот далекого взрыва. Я понял, это не галлюцинация – на такое не способен даже мой психоз. Между тем, чудовищный дымный гриб раскинулся над границей секторов и, скрывая небо, пополз дальше. Выброс такой силы не сравнить с плановым. Должно быть, половина химкомбината взлетела на воздух.

Облако химикатов осядет на район через пять-семь минут. Остаться на улице – получить тяжелое отравление и умереть. Здания в Полисе оборудуют системами фильтров-вытяжек, персонал укрывается внутри и герметизирует выходы. Но стучаться в стальные двери ближайшей лаборатории без пропуска нет смысла. Переждать в метро не выйдет – вход на станцию разворочен, внизу два разбитый состава, а внутренние укрытия заблокированы.