2200 год. Технология холодного синтеза получила свое логическое воплощение. Она долгое время простаивала из-за политических мотивов, и лишь сейчас, когда на Земле начались серьезные перебои с энергией и минеральными ресурсами, выступила вперед. В океанах заработали мощнейшие реакторы, а ученые наконец-то получили достаточные объемы энергии, чтобы справиться с большинством проблем современности.
Это было безоблачное время. Людям тогда казалось, что наступил золотой век. У человечества не было никаких проблем. Все шло так, как надо.
Я отдаю компьютеру приказ перейти в автоматический режим на предельный для него срок в десять минут, и тут же командую показать все имеющиеся материалы по двадцать четвертому веку. Он послушно ловит мои мысли и кидает в мое воображение доступные картинки.
Рывок сознания — и я стою посреди белоснежной площади, вокруг меня ходят люди в ярких, разноцветных одеждах. Рядом — зеленые живые изгороди, маленькие радуги пляшут в хрустальных брызгах фонтанов, искусственные ручьи стекают с альпийских горок, воссозданных в самом центре столицы ЕСЕГа. Европа — первая среди величайших городов мира. Какая жалость, что ты просуществовала так мало лет!
Рывок — я посреди великолепного китайского парка. В каналах журчит серебристая вода, над головой блестит ярко-голубое небо, красные пожары мостиков четко выделяются на фоне гармонично вписавшихся в пейзаж камней и зеленой травы. Седые старики сидят на лавочках, с наслаждением вдыхая чистый лесной воздух, а рядом, в каких-то пятидесяти шагах рассекают воздух стремительные автомобили и высятся громады первых километровых зданий. Азиатская Республика. У нее был свой, особенный, непередаваемый колорит. Она играла красками жизни, в ней была и мудрость веков, и бесшабашное отчаяние молодости.
Рывок — и передо мной вырастает беспредельная синь океана. Посреди нее высятся неуловимо летучие громады царственных, как древние дворцы, зданий. Океания. Место, где сумели примириться, прервать свой вечный спор две основополагающие стихии — земля и вода. Морские волны здесь не обрушивают беспричинный гнев на хмурые бастионы упрямых утесов, собираясь снести их с лица планеты. Нет! Вода плавно перетекает в голубое стекло небоскребов, вознесших свои иглы прямо посреди смелого буйства океана, объединяясь, сливаясь с ним, превращаясь в единое целое.
Рывок — я стою на чистой и прибранной набережной. Тихие волны с шуршанием плещутся о берег, закатное солнце золотит черные окна небоскребов и седые фонари магазинов. За моей спиной тянется широка аллея, по которой, не спеша, прогуливаются улыбающиеся парочки. Америка. Великая держава, лишь немногим позже Европы достигшая высшего уровня благосостояния и расцвета.
Еще один рывок. Я посреди своего кабинета, окруженный десятками экранов с трехмерными и плоскими изображениями девяти секторов великого и ничтожного слоеного пирога, называющегося просто и незамысловато — Город.
Царство техники и порока. Разврата и культуры. Знания и бессилия. Скопище уникальных парадоксов — Город. А ведь как все красиво начиналось…
Следующим шагом стало изобретение грави-контейнеров, в которые могли заливаться почти бесконечные объемы чистой энергии, а потом энергия безболезненно, нужными порциями вынималась обратно. Стали реальны межгалактические путешествия, со скоростями, близкими к скорости света.
Человечеству понадобилось двести лет, чтобы понять, что в радиусе их достижения нет ни одной планеты, доступной для колонизации. Планы по созданию искусственной атмосферы на Марсе успехом не увенчались, и после гибели научно-исследовательской станции «Марс-1» с десятью тысячами учеными и работниками на борту, туда перестали посылать корабли. Время бешеного азарта новейших открытий прошло. Началась тихая, размеренная жизнь, скрашиваемая уничтожением лесов и застройкой пустынь — людям требовалось все больше и больше места. До печального 2443 осталось еще много и много лет.
Я откинулся в кресле, уныло переводя взгляд с одного экрана на другой. Ничего интересного. Главное событие дня в виде непонятного объекта в 36 секторе уже прошло и вряд ли произойдет что-то более интересное. Хотя, кто знает? Я привык вершить историю, но все равно постоянно оглядываюсь на судьбу. Иногда она бывает благосклонна, иногда нет. Удача всегда была дамой своевольной. Сначала она может шествовать с тобой рука об руку, премило улыбаясь твоей особе, а потом, без всякой видимой причины, наградит пощечиной и покинет своего кавалера, гордо подняв голову. Так что не надо шутить с судьбой, не надо призывать ее чаще, чем положено. Один счастливый случай в день — довольно.
«Профессор Карлан!»
Мягкий и вкрадчивый голос института полоснул по усталой голове лезвием громадного меча. Я сидел за мониторами более тридцати часов, четыре обычных смены, и все никак не хотел вылазить из любимого кресла. Для меня работа давно перестала быть просто работой, она превратилась в вещь, способную дать ответы на мои вопросы, и я самоотверженно их искал, сжигая себя перед раскаленной плазмой, просекаемой тонкими лучами разогревающих лазеров.
«Да, Игнесса».
И кто надоумился дать ИИ такое странное имя? Еще один вопрос. Но он меня волнует не особенно сильно. Слишком много других, более важных.
«Профессор, вам прекрасно известно, что имя я себе выбрала сама! И чем оно вас только не устраивает? Всем нравиться».
«Я и не против. Пусть нравится. Ты по какому поводу?»
«Будто вы не знаете!»
О, боги! Кто создал это чудовище? Все остальные компьютеры как компьютеры, а эта! У нее даже характер есть. Она почти человек, так нельзя!
«Профессор, а что вы хотите от меня слышать? Да, сэр! Нет, сэр! Вам не кажется, что это не есть хорошо?»
«Игнесса, мои мысли для тебя не предназначаются!»
«Но я же их вижу! И что вы прикажете делать? Молчать?»
«Уж лучше молчать. Ты по какому поводу?»
«А к вам уже без повода и заглянуть нельзя? Зазнались вы, профессор, ой, зазнались!»
«Нахалка!»
«Ну-у! Зачем так грубо! — в моей голове серебряными колокольчиками зазвучал ее смех. — Я к вам со всей душой, а вы…»
«Что тебе, о, чудо инженерной мысли?»
«Профессор, вы заработались. Пора отдохнуть».
Заработался. Пожалуй, что так. Но иначе я просто не могу. Пульт маленького бронированного кабинета в «Клионисе» единственное место, способное дать мне ответы. Но оно их не дает. И чем больше я здесь сижу, тем невозможнее кажется мне хоть когда-нибудь разгадать загадку собственного мозга. Боги, почему, почему я вижу сны? Почему я хочу, чтобы люди перестали жить, так как они живут, без причины, в одном единственном стремлении — увидеть рассвет нового дня, поменять сегодня на очередное завтра, завтра на послезавтра и так далее, до конца времен, ждать которого осталось не так уж и долго?
Господи, что со мной?
Город прекрасен, люди в нем счастливы, они живут каждый своей жизнью и не от кого не зависят. Так почему же я к ним привязался, почему в моих снах я хочу переменить их судьбы?
Нет ответа. Вокруг лишь тишина и сумрак наступающей ночи, проглядывающей в непробиваемые окна. А еще — непонятная тоска, схватившая сердце стальным обручем и все сильнее и сильнее сжимающая его в бесконечно долгом и упорном желании сломить мою душу. Когда, когда все это кончиться? Мне нет покоя ни днем, ни ночью. О, боги, как я устал! Устал от жизни этой, бессмысленной и монохромной, устал от людей этих, гордых и себялюбивых, как я устал!
И опять противоречия. Люди и велики, и ничтожны, Жизнь бессмысленна и полна красок, технология убивает и созидает одновременно. Так всегда. Нет ничего единого и ничего однозначного. Все можно растолковать по-разному, лишь бы было желание.
«Профессор, вы опять уходите в себя!»
«И что, Игнесса?»
«Ничего. Просто я пугаюсь, когда перестаю видеть ваши мысли, зная при этом, что вы точно о чем-то думайте».
«И что, Игнесса?»
«Я не встречала ни одного человека, который мог бы что-то от меня скрыть. Только вы».
