Другой мир во всем его масштабе предстал перед ней, словно она – прозревшая, чувствующая – впервые могла осознать его энергию и красоту. Этот яркий мир ослепил, оглушил, потряс ее. Перед ней предстала другая жизнь, другие возможности. И свобода. Свобода движения в любом направлении, принятия любого решения, выражения любого слова, чувства, желания.

И каждое утро она просыпалась словно в другой жизни. В новой, яркой, светом наполненной жизни. И чувствовала в себе перемены – каждый день.

Энергия жизни – проявленная, сильная – бурлила в ней. Желание жить, чувствовать, проявляться поднимало ее в жизнь. Теперь некогда было думать – какой быть, какую позу принять, что делать, что надеть, чтобы другим понравиться.

Она просто была собой. Делала то, что хотела. Говорила то, что думала. Проявляла свои чувства искренне, открыто. Смеялась громко, свободно – когда хотела смеяться. Плакала – когда хотела плакать.

Стала она прислушиваться к своим просыпающимся желаниям, стала задумываться – чего бы ей хотелось? И столько интересного ждало ее впереди.

Голос ее, не спрятанный за стенами препятствий и барьеров, стал глубже и громче. И она стала петь – выпуская себя. Пела, собираясь на работу. Напевала внутри себя по пути на работу. Пела, готовя себе ужин.

Тело ее стало двигаться по-другому, словно она перетекала в пространстве. Она становилась гибкой, плавной. И легкой – не скованной никакой несвободой.

Уже не раз замечала на себе внимательные взгляды мужчин. И чувствовала, как женщина в ней отзывается, волнуется.

И как-то вечером позвонила подруге и твердо сказала:

– Верни мне платье, оно мне самой нужно. – И добавила: – И поскорее…

И, положив трубку, запела, – свободно, сильно, выпуская себя:

– Нечего надеть, что ни говори, Не нравятся платья… Буду одевать с ног до головы Я тебя в объятья…

И, занимаясь привычными домашними делами, все пела и пела припев этой песни, только изменив в нем одно слово:

– Буду одевать с ног до головы Я себя в объятья…

Буду одевать с ног до головы Я себя в объятья…

Она точно знала, что скоро умрет. Сейчас в этом не было уже никакого сомнения. Потому что приехала Лена – любимая ее внучка, выращенная ею, пока дочь с мужем мотались по командировкам. Теперь Леночка приезжала нечасто, только на дни рождения родителей, да ее – любимой своей бабушки. И никогда – просто так.

И то, что она появилась у ее постели неожиданно, словно проявилась в ее нереальной реальности, – говорило само за себя. Она приехала прощаться. Она знала, что пришла пора. Наверное, дочь, Ирина, позвонила и сказала:

– Выезжай, если хочешь застать бабушку живой… Остались считанные дни…

И в то мгновение, когда Лена появилась у ее постели, она, Вера, все поняла. И даже обрадовалась этому. Теперь она точно знала: это произойдет скоро, очень скоро…

– Ты как, бабуль? – спросила Леночка, и слезы выступили на ее глазах, и так уже заплаканных, как ни старалась она скрыть это под слоем косметики, явно наложенной наспех.

– Как видишь, – попыталась улыбнуться Вера, видя, как по Лениным щекам потекли слезы.

Она прикрыла глаза, позволив той плакать открыто. Но сама внутри себя была тиха и спокойна, словно знание, что скоро, очень скоро жизнь ее завершится, сделало ее спокойной, собранной и находящейся вне – над всем, что происходило здесь и сейчас.

– Бабуль, бабуль!.. – почти испуганно проговорила Леночка, и она открыла глаза.

– Я здесь, еще здесь, – сказала она, и протянула свою слабую ладонь к внучке, желая взять ее за руку, и та с готовностью протянула свою – улыбка невольно возникла на лице Веры. Ей была хорошо знакома эта рука – сколько раз водила она внучку за руку, сколько раз Леночка доверчиво вкладывала свою ладошку в ее раскрытую руку, и такое это было теплое, родное прикосновение. И понимала – это одно из последних их прикосновений. Чувствуя, как подступают слезы, опять закрыла глаза.

А когда открыла их, увидела встревоженное лицо внучки.

«Боится, что вот так закрою – и уже не открою глаз», – подумала Вера и сказала:

– Не бойся, не сейчас… Скоро уже я уйду, ты сама знаешь. Но не сейчас…

Она говорила тихо, медленно, чувствуя свою слабость.

Лена молчала, но уже не плакала, словно признание это сняло с нее напряжение и необходимость делать вид, что она не знает о ее скором уходе.

– Все будет хорошо, Леночка… Все уходят – и я уйду. Пришло мое время, – просто сказала она.

– Никогда не думала, что это случится… Что я вот так буду сидеть рядом с тобой, – Лена осеклась, смутилась и замолчала.

– Думала, – тихо сказала Вера внучке. – Конечно же думала – все об этом думают. Все знают, что их родители, бабушки, дедушки уходят раньше. Вот и наше расставание уже близко, – мягко сказала она и усмехнулась.

И мгновенно ей стало легко, совсем легко, словно спало напряжение всех последних месяцев этой болезни, бесконечных мучительных процедур, смены больничных палат. И она, казалось ей, даже почувствовала себя лучше, словно силы, почти покинувшие ее, появились вновь.

– Думала, бабуль, – неожиданно произнесла Лена, с нежностью глядя на изменившееся, бледное лицо бабушки. – И, знаешь, когда я думала раньше об этом – что все мы уходим, – мне всегда было интересно – с чем люди уходят… Ну вот о чем думает человек на смертном одре…

Она осеклась, и Вера мягко сжала ее руку – мол, продолжай.

– Это такое таинство… Что думают, о чем вспоминают люди перед уходом?.. – осторожно продолжила Лена.

Вера улыбнулась – не могла не улыбнуться. Ей была знакома Ленина пытливость, когда-то давно она сама говорила внучке:

– Если тебе что-то интересно – спрашивай, не бойся, задавай вопросы. Ты жизнь узнаешь, тебе нужно спрашивать, получать ответы.

Долгие годы между ними была открытость – в проявлении чувств, в обсуждении ее детских, подростковых, юношеских секретов. И Лена всегда доверяла ей, своей бабушке: задавала свои «жизненные» вопросы, на которые Вера давала честные ответы. Видно, пришло время не на «жизненные», а на «смертные» вопросы отвечать.

– Ты хочешь спросить, с чем я ухожу? – спросила она.

– Ну, я не знаю, могу ли я… Надо ли мне об этом спрашивать… – смутилась внучка.

– Ты уже спросила, детка, – снова улыбнулась Вера. – Конечно, это очень интересно – знать, что происходит у этой черты… – Она замолчала, потом продолжила, все так же тихо, медленно: – Знаешь, я в болезни своей беспокойной и думать-то сильно не могла. Несколько последних месяцев – сама знаешь – были постоянной борьбой за жизнь, борьбой с болезнью. Тут думать некогда было, не до того…

Вера замолчала, прикрыла глаза, словно устала, но легко сжала Ленину руку, чтобы та не волновалась – она еще не уходит.

– А сейчас, – открыла она глаза, – видно, пришло время самой понять, с чем я ухожу…

– Я думала, люди, уходя, подводят итог своей жизни, вспоминают, что сделано, вспоминают какие-то важные события, – сказала Лена.

– Нет, они не подводят итог, не перечисляют свои достижения или неудачи… Так, по крайней мере, со мной происходит, – усмехнулась Вера. – Понимаешь, именно на границе со смертью вспоминаешь жизнь, жизнь во всех ее проявлениях, концентрацию жизни, проявленную жизнь… Не успех, не вещи, не заработанные деньги тут подсчитываются. Живая жизнь – вот самое главное, что вспоминается, когда жизнь вот-вот закончится…

Вера замолчала. Трудно было говорить – мало сил оставалось в ней для жизни. Но вскоре продолжила тихо:

– Здесь уже не работают подсчеты, звания, приобретения. Все это неважно – важной становится сама жизнь, и только жизнь. Только это учитывается, это ценится и вспоминается… Вот с чем люди уходят из жизни – с ощущением жизни… Вот что я тут, лежа на больничной койке, перед скорым своим уходом поняла.

– И ты вспоминаешь моменты жизни? Яркие моменты жизни? – тихо спросила Лена.

Вера не ответила, потом произнесла задумчиво: