— Это правда, папа, — печально улыбается Намджун.

— А как твои успехи в писательстве? — смеется отец. — Ты хотел попробовать себя в путевой журналистике. Или что, до сих пор непонятно, как дальше жить?

Намджун поворачивается и смотрит на родной профиль отца внимательно, пристально.

— Понятно, — твердо говорит он. — Я хочу писать песни.

Отец усмехается и отводит взгляд, разглядывая вывески за окном.

— Это очень важно для меня, отец, — продолжает Намджун. — Это будут такие песни, тексты которых не стыдно будет назвать стихами. В которых я смогу рассказать о людях и событиях, важных моему сердцу. Я смогу рассказать о тебе. О том, как ты начинал наше семейное дело с нуля, как во всем себе отказывал ради того, чтобы в нашей семье был всегда мир и достаток. Я смогу рассказать в своих песнях о себе и о таких же как я молодых людях, которые не могут найти свою дорогу в жизни. А еще я смогу рассказать о любви, о добре и о зле. И о том, что побеждает в нашей душе тот волк, которого мы кормим.

Господин Ким удивленно вскидывает взгляд.

— Ты хорошо говоришь, сын, — легонько хлопает он его по плечу. И смеется. Так. По-доброму.

— И я хочу, чтоб ты знал, папа, — серьезно продолжает Намджун. — Чему бы я ни посвятил свою жизнь, ты можешь не беспокоиться за наше семейное дело — я сделаю все, чтобы твои труды не пропали даром.

Отец смотрит на сына пристально.

— Ого! — выдыхает он. — Мне приятно это слышать. Могу я спросить, что так повлияло на твой образ мыслей?

И Намджун бы мог рассказать отцу о честных жидких зеркалах и малиновом варенье, о желтых звездах и керосиновых лампах, о том, как зло распадается на множество подленьких мелких осколков, и о том, как не хочется быть мутным слабым отражением самого же себя. Но вместо этого говорит:

— Один очень хороший человек напомнил мне, что каждый мужчина отвечает перед этим миром за свою семью, дом, за все, что есть важного в жизни. Я мужчина, отец. И поэтому я сделаю все, что смогу. И, может быть, немного больше.