– Вот мой членский билет, – сказал он. – Вы знакомы в Америке с Фредериком Дж. Русселем?

– Боюсь, что нет.

– Насколько я знаю, он очень знаменит.

– А откуда он? Из каких краев в Соединенных Штатах?

– Из Вашингтона, разумеется. Разве не там находится руководство Общества?

– Полагаю, что там.

– Полагаете? Вы не уверены?

– Я давно не был в Штатах, – сказал Харрис.

– Значит, вы не являетесь членом Общества?

– Нет. А вот мой отец является. Он состоит в Обществе много лет.

– Тогда он должен знать Фредерика Дж. Русселя. Руссель – один из руководителей Общества. Позволю себе упомянуть, что именно он дал мне рекомендацию для вступления в него.

– Рад слышать.

– Жаль, что вы не являетесь членом. Но ведь ваш отец мог бы вас рекомендовать.

– Думаю, да, – сказал Харрис. – Нужно будет озаботиться этим по возвращении.

– Очень советую вам это сделать, – сказал джентльмен. – Вы, конечно, читаете журнал?

– Конечно.

– Видели номер, посвященный североамериканской фауне, с цветными иллюстрациями?

– Да. Он есть у меня, в Париже.

– А номер о вулканах Аляски?

– Это просто чудо.

– Мне еще очень понравились фотографии диких животных, сделанные Джорджем Шересом-третьим.

– Они были обалденные.

– Прошу прощения?

– Превосходные снимки. Старина Шерес…

– Вы называете его «старина»?

– Мы старые друзья, – сказал Харрис.

– Неужели? Так вы знаете Джорджа Шереса-третьего? Должно быть, он очень интересный человек.

– Так и есть. Пожалуй, он самый интересный человек среди всех моих знакомых.

– А Джорджа Шереса-второго вы тоже знаете? Он такой же интересный?

– О нет, он не такой интересный.

– А я думал, что он тоже должен быть очень интересным человеком.

– Знаете, это странно, но он совсем не такой интересный. Я сам не раз задумывался – почему так?

– Гм, – сказал джентльмен. – Мне казалось, в этой семье все должны быть интересными людьми.

– Вы помните номер, посвященный пустыне Сахара? – спросил Харрис.

– Пустыне Сахара? Это же было лет пятнадцать назад.

– Верно. Это был один из любимых номеров моего отца.

– А более поздние ему не нравятся?

– Нравятся, наверное. Но тот, о Сахаре, он очень любил.

– Да, тот номер был великолепен. Но, с моей точки зрения, его художественные достоинства намного превосходили его научную ценность.

– Не знаю, – сказал Харрис. – Ветер, несущий всю эту песчаную массу, араб со своим верблюдом, молится, стоя на коленях, лицом в сторону Мекки…

– Насколько я помню, там араб стоял и держал верблюда в поводу.

– Вы совершенно правы, – сказал Харрис. – Я спутал с книгой полковника Лоуренса.

– Книга Лоуренса, вроде бы, об Аравии.

– Ну разумеется, – сказал Харрис. – Просто этот араб напомнил мне о ней.

– Должно быть, полковник – очень интересный молодой человек.

– Думаю, да.

– Вы не знаете, чем он теперь занимается?

– Служит в Королевских военно-воздушных силах.

– Зачем?

– Наверное, ему нравится.

– Как вы думаете, он состоит в Национальном географическом обществе?

– Сам хотел бы знать.

– Он был бы очень полезным членом Общества. Он из тех, кого туда охотно принимают. Я был бы счастлив дать ему рекомендацию, если вы считаете, что его примут.

– Думаю, примут.

– Я уже давал рекомендации – одному ученому из Веве и своему коллеге из Лозанны, и оба были избраны. Наверняка в Обществе обрадуются, если я выдвину полковника Лоуренса.

– Прекрасная идея, – сказал Харрис. – Вы часто здесь бываете?

– Я прихожу сюда выпить кофе после обеда.

– Вы преподаете в университете?

– Я больше не являюсь действующим профессором.

– А я просто жду поезда, – сказал Харрис. – Еду в Париж, а оттуда, из Гавра, на пароходе – в Америку.

– Никогда не бывал в Америке. Но очень хотел бы побывать. Возможно, когда-нибудь приму участие в съезде Общества. Был бы очень рад познакомиться с вашим отцом.

– Уверен, что он тоже был бы рад знакомству, но он умер в прошлом году. Застрелился, как это ни странно.

– О, примите мои искренние соболезнования. Уверен, что для науки эта утрата была таким же тяжелым ударом, как и для его семьи.

– Наука перенесла ее на удивление мужественно. – Вот моя визитка, – сказал Харрис. – У него были инициалы Э. Дж., а мои – Э. Д. Уверен, что он был бы рад с вами познакомиться.

– Мне тоже было бы чрезвычайно приятно.

Джентльмен вынул визитку из бумажника и вручил ее Харрису. На визитке значилось:

Д-р Сигизмунд Уайер, доктор философии,

член Национального географического общества,

Вашингтон, Округ Колумбия, США

– Я буду очень бережно хранить ее, – сказал Харрис.

Мы еще лежали в постели, когда он вошел в комнату затворить окна, и я сразу увидел, что ему нездоровится. Его трясло, лицо у него было бледное, и шел он медленно, как будто каждое движение причиняло ему боль.

– Что с тобой, Малыш?

– У меня голова болит.

– Поди ляг в постель.

– Нет, я здоров.

– Ляг в постель. Я оденусь и приду к тебе.

Но когда я сошел вниз, мой девятилетний мальчуган, уже одевшись, сидел у камина – совсем больной и жалкий. Я приложил ладонь ему ко лбу и почувствовал, что у него жар.

– Ложись в постель, – сказал я, – ты болен.

– Я здоров, – сказал он.

Пришел доктор и смерил мальчику температуру.

– Сколько? – спросил я.

– Сто два.

Внизу доктор дал мне три разных лекарства в облатках разных цветов и сказал, как принимать их. Одно было жаропонижающее, другое слабительное, третье против кислотности. Бациллы инфлюэнцы могут существовать только в кислой среде, пояснил доктор. По-видимому, в его практике инфлюэнца была делом самым обычным, и он сказал, что беспокоиться нечего, лишь бы температура не поднялась выше ста четырех. Эпидемия сейчас не сильная, ничего серьезного нет, надо только уберечь мальчика от воспаления легких.

Вернувшись в детскую, я записал температуру и часы, когда какую облатку принимать.

– Почитать тебе?

– Хорошо. Если хочешь, – сказал мальчик. Лицо у него было очень бледное, под глазами темные круги. Он лежал неподвижно и был безучастен ко всему, что делалось вокруг него.

Я начал читать «Рассказы о пиратах» Хауарда Пайла, но видел, что он не слушает меня.

– Как ты себя чувствуешь, Малыш? – спросил я.

– Пока все так же, – сказал он.

Я сел в ногах кровати и стал читать про себя, дожидаясь, когда надо будет дать второе лекарство. Я думал, что он уснет, но, подняв глаза от книги, поймал его взгляд – какой-то странный взгляд, устремленный на спинку кровати.

– Почему ты не попробуешь заснуть? Я разбужу тебя, когда надо будет принять лекарство.

– Нет, я лучше так полежу.

Через несколько минут он сказал мне:

– Папа, если тебе неприятно, ты лучше уйди.

– Откуда ты взял, что мне неприятно?

– Ну, если потом будет неприятно, так ты уйди отсюда.

Я решил, что у него начинается легкий бред, и, дав ему в одиннадцать часов лекарство, вышел из комнаты.

День стоял ясный, холодный; талый снег, выпавший накануне, успел подмерзнуть за ночь, и теперь голые деревья, кусты, валежник, трава и плеши голой земли были подернуты ледяной корочкой, точно тонким слоем лака. Я взял с собой молодого ирландского сеттера и пошел прогуляться по дороге и вдоль замерзшей речки, но на гладкой, как стекло, земле не то что ходить, а и стоять было трудно; мой рыжий пес скользил, лапы у него разъезжались, и я сам растянулся два раза, да еще уронил ружье, и оно отлетело по льду в сторону.

Из-под высокого глинистого берега с нависшими над речкой кустами мы спугнули стаю куропаток, и я подстрелил двух в ту минуту, когда они скрывались из виду за береговым откосом. Часть стаи опустилась на деревья, но большинство куропаток попряталось, и, для того чтобы снова поднять их, мне пришлось несколько раз подпрыгнуть на кучах обледенелого валежника. Стоя на скользких, пружинивших сучьях, стрелять по взлетавшим куропаткам было трудно, и я убил двух, по пятерым промазал и отправился в обратный путь, довольный, что набрел на стаю около самого дома, радуясь, что куропаток хватит и на следующую охоту.