– Какой еще секс! – громким шепотом возмутилась Эльза. – Я ж говорю – они не могут быть вместе, это трагедия.

– Скукотень, – вздохнул Брун. Он сполз по креслу, устраиваясь удобнее, взял руку Эльзы и сплел ее пальцы со своими.

– Это еще зачем?

– Может, удастся поспать под эти унылые подвывания, – сказал Брун, закрывая глаза. – Это страховка, чтоб ты не выскочила за перила. Еще сорвешь спектакль, зря, что ли, деньги уплачены.

Эльза нахмурилась, но руку забирать не стала. Она покосилась на медведя, развалившегося в кресле рядом с ней. Под вечер, несмотря на утреннее бритье, у него отросла щетина, густые брови разгладились, но тонкая морщинка пересекала широкую переносицу. Он все же надел черный джемпер, который она выбрала. Бурые волоски топорщились в треугольном вырезе.

– Если ты собралась рассматривать меня, то зачем мы вообще сюда пришли? Остались бы дома. Я бы мог даже раздеться, если бы ты попросила, – сказал Брун, не открывая глаз.

Эльза дернула плечиком и отвернулась к сцене.

Когда включили свет, Брун тут же открыл глаза.

– Что ж, это было познавательно, – бодро сказал он, выпрямляясь в кресле.

– Это антракт, – повернулась к нему Эльза. – Еще второй акт будет. Боже мой, видел бы ты сейчас свое лицо! Ты страдаешь куда натуральнее сильфиды!

– Может, выйдем? Разомнемся?

– Давай посидим, – отказалась Эльза. – Мне как-то не по себе.

Пальцы Бруна сжались на ее ладони чуть крепче.

– Нет, я не собираюсь ни на кого бросаться, но такое странное чувство в груди.

– Предложение проверить сердцебиение все еще в силе, – сказал Брун, глядя на ее вырез.

– Какая-то зовущая тоска.

– Мне тоже очень тоскливо, – признался Брун. – Давай уйдем? Тем более ты знаешь, чем все закончится.

Эльза посмотрела в зрительный зал. Люди выходили в арочные проходы, собирались группами, обсуждая оперу, некоторые остались на местах. Дамы сверкали драгоценностями, мужчины щеголяли галстуками и сдержанным блеском запонок. С галерки, где собралась молодежь, донесся взрыв хохота, и Эльза, поежившись, спряталась поглубже в кресло. Не хотелось еще одной встречи с бывшими друзьями.

Брун поерзал, закинув руку назад, почесал спину.

– Прекрати чесаться! – возмутилась она. – Это неприлично.

– Слушай, можешь почесать? – попросил он. – Прямо между лопаток.

Эльза сердито покачала головой, повернулась опять к залу и застыла.

Холодные глаза, светло-голубые, как прозрачный лед, смотрели на нее из ложи напротив. Девушка сжала руку Бруна, схватила воздух ртом.

– Пойдем, – просипела она, вскочила, потянув за собой Бруна.

– Хорошо, что ты воспринимаешь доводы рассудка, – обрадовался он, спеша за ней следом.

Выбежав из ложи, Эльза прислонилась спиной к стене, закрыла глаза.

– Ты в порядке? – обеспокоился Брун. – Ты очень бледная. В смысле, ты и раньше румянцем не отличалась, но сейчас прямо со стеной сливаешься.

– Там был альфа, – выдохнула Эльза. Она стукнула кулаком по стене, и по ней пробежала тонкая трещинка.

– Эй, потише! – Брун огляделся. – Не стоит тут все крушить.

– Он смотрел на меня, – всхлипнула Эльза. – Смотрел!

Брун приобнял ее за плечи, погладил, тихонько прижал к груди.

Прозвенел звонок, последние зрители устремились на свои места, и коридоры опустели.

– Гляди-ка, это ведь наш Дробовицкий, – Брун кивнул на одну из картин, густо украшающих стену. – Даже не верится, что у него было столько женщин. Чем он их брал? Загадка похлеще кольца.

Эльза быстро вытерла слезы, посмотрела на портрет. Нос баклажаном и вислые щеки портили образ героя-любовника, но темные глаза смотрели живо и с любопытством.

– Может, в молодости он выглядел лучше, – предположила она.

Брун вдруг насторожился, пошел по коридору.

– Ты куда? – удивилась Эльза, и он, обернувшись, прижал палец к губам. Тогда и она услышала возню и чей-то сдавленный стон.

Брун бросился вперед, красная ковровая дорожка от его стремительных прыжков сбилась в складки. Он нырнул за алую бархатную шторку, и через мгновение оттуда кубарем выкатился жилистый паренек, который тут же вскочил на корточки и зарычал, вздернув губу. Следом вылетел второй, он приземлился не так удачно, вписавшись лбом в колонну. Брун вышел из-за шторки, которая трепыхнулась алой волной. Он поймал первого оборотня в прыжке, перебросил через бедро, от души приложив его спиной об пол. Тот снова быстро вскочил, и Брун, не дожидаясь очередного броска, схватил его за пепельный чуб и направил лбом в стену.

– Ты что, их убил? – испугалась Эльза.

– Вырубил, – ответил Брун. – У них лбы крепкие.

Он пнул ногой одного, потом второго и, убедившись, что они в отключке, вернулся за шторку и вывел оттуда пожилую даму. Она всхлипывала и прижимала сухонькую ручку к груди, зеленая метка оборотня качалась в вытянутой мочке.

– Что им от вас было нужно? – спросил Брун. – Вот уж не думал, что встречу в опере волков из клана Ауруна. Не может быть, чтобы они пришли послушать эти нудные завывания, хотя… они же волки, а волки воют…

– Я расскажу вам, – пообещала старушка. – Если проводите меня домой. Я боюсь, что эти волчата могут быть не одни.

Брун глянул на Эльзу, и та кивнула.

Отъезжая от театра, Брун заметил машину с изображением бегущего волка на обшарпанном боку, припаркованную у заднего входа.

– Итак? – спросил он, поворачивая к Звериному кольцу.

– Я в полной растерянности, – призналась старушка. – Я пришла в театр в дань памяти моему давнему знакомому. Мы были… дружны с композитором, на музыку которого поставили эту оперу, Алексом Дробовицким. Он написал ее, когда мы… дружили. Я была его музой.

Брун с Эльзой переглянулись и синхронно закатили глаза.

– Он перенес нашу личную трагедию в музыку. Мы не могли быть вместе: я – оборотень, он – человек. Это в ваше время границы стираются и браки меж видами заключаются все чаще, а в дни, когда наша любовь… дружба… да к черту оговорки, мы были любовниками… В общем, в наше время это считалось немыслимым мезальянсом.

Старушка печально посмотрела в окно, будто вспоминая былое. На губах, исчерканных вертикальными морщинками, дрогнула улыбка.

– Я надеялась, что Алекс стоит выше социальных условностей. Ошибалась…

– Как вас зовут? – спросила Эльза.

– Маргери Слоушицка, – ответила дама, протягивая ей маленькую ручку в белой перчатке.

– Дайте угадаю, – сказала Эльза, пожав тонкие пальцы. – Алекс Дробовицкий звал вас Маржетой.

В квартире старушки было опрятно и неожиданно куртуазно. У одной из стен в алькове, за золотыми шторами, собранными складками, стояла большая кровать. Хрустальная люстра висела так низко, что Бруну пришлось пригнуться, чтобы не задеть ее головой. От камина, украшенного затейливой решеткой, веяло свежими еловыми дровами, однако едкий кошачий запах все равно пробивался в ноздри.

– Так, значит, эта дрянь, Айседора, все никак не уймется. – Маргери вышагивала туда-сюда по комнате, грациозно огибая угловатый комод, украшенный резьбой, и журнальный столик с облупившейся позолотой.

Эльза подумала, что если бы старушка сейчас приняла свое кошачье обличье, то наверняка била бы хвостом и дергала усами.

– Она разрушила мою жизнь, отняла Алекса и теперь решила поглумиться напоследок, опорочив мое имя.

Она глянула на Эльзу, устроившуюся в кресле в уголке, зрачки в выцветших желтых глазах вытянулись в щелки, белые волосы, уложенные в гладкое каре, встали дыбом, широкая звериная переносица сморщилась – казалось, старушка вот-вот зашипит, как рассерженная кошка.

– Она не может пережить, что Алекс любил только меня! – выпалила она. – Он посвящал мне свою музыку даже после разлуки! О, горечь расставания и пыл неутоленной страсти…

Брун подпер щеку рукой, понуро следя за старушкой.

– Давайте разберемся, – сказал он. – Вы встречались с Дробовицким, когда он уже был женат?