Мытищи. 1991 год. Серия квартирных краж с одним почерком – некто чрезвычайно здоровый и мощный в отсутствие хозяев вышибает дверь квартиры. Воры выносят вещи, включая крупногабаритные, типа холодильников и телевизоров. И после каждого такого действа следует звонок в дежурку, и ехидный скрипучий голос сообщает:

– А на Садовой кражу раскрыли? Не-е-ет?.. И не раскроете. Это я ее совершил.

В очередной раз звонок прозвучал с известными уже словами в четыре утра, когда дежурный сладко спал и видел третий сон. В ответ на такое поругание его права на отдых по месту службы он минут пять материл абонента последними словами разной степени цензурности, которые тот внимательно выслушивал.

На следующий день в милицию с котомкой заявился истощенный, татуированный с ног до головы мужичок с ноготок лет пятидесяти, на плече его сиротливо болталась котомка, в которой профессиональной рукой было собрано все необходимое для дальней дороги и казенного дома. Он заявил с вызовом и угрозой:

– Ну-ка, покажите мне того гада, кто меня вчера так материл!

– Чего пришел-то, болезный? – осведомился дежурный.

– Чего, чего. Явку с повинной писать. На двадцать эпизодов.

– Ну так садись и пиши.

Выяснилось, что этот доходяга после очередной отсидки нашел себе сожительницу – бабищу кустодиевских объемов и форм. Даме сей он был по подмышку, а чтобы обнять ее – это его руки раза в три удлинить надо. Подбил ее на преступный образ жизни. Они выпасали квартиру, где никого не было. Она разбегалась и задницей вышибала дверь. Он заходил в квартиру. И грузил даму сердца, как верблюда, холодильниками, радиолами, а сам, погоняя ее, налегке гордо шествовал к себе на хазу.

И все было бы хорошо, но они по-крупному разлаялись. Дама, долго не рассусоливая, засветила кавалеру в глаз и выкинула за дверь.

– Я тебе устрою, – пообещал он напоследок.

И пошел писать явку с повинной.

Следователю он долдонил:

– Это она все делала. Дверь вышибала. Тащила на себе вещи. Я же туберкулезник. Я хилый. Не могу по здоровью тяжести носить. Вы ее на подольше посадите. А меня не надо сажать. Меня вы ну никак не посадите.

– Почему? – спросил следователь.

– Так у меня справочка имеется. Хорошая справочка. Из дурдома.

Кончилось тем, что ее посадили, а его нет – справка, никуда не денешься…

Вражеский десант высадился в Московской области весной 1992 года, быстро присмотрел место для временной базы – обустроился в Ногинском районе – и стал совершать вылазки, поставившие на уши всю столицу.

Ну а если проще – в столичный регион из глубин Закарпатья прибыл цыганский табор больше сотни человек. И теперь каждым ранним утром цыгане садились в электричку и ехали потрошить Москву – заниматься кражами, гаданием, нищенствованием. Но самая коронка – наглые принародные грабежи с участием детей от семи до десяти лет. Работали в основном по иностранцам – то есть тем, у кого в убогой постперестроечной Москве был самый крутой прикид и самые крутые тачки. Выходит гламурная фифа из «Мерседеса». Пройдет два шага, и тут на нее налетает толпа малолетних чумазых негодяев. Облепляют ее, как тараканы. Дама, ничего не понимая, пытается стряхнуть их, а они уже врассыпную – с ее деньгами и драгоценностями. Пару женщин раздели чуть ли не догола в самом центре столицы.

Поскольку работали цыгане по самым солидным клиентам, очень быстро список их жертв стал напоминать перечень гостей дипломатического раута. Там и жена английского посла, и масса шишек рангом помельче, но все равно крупных. За пару месяцев табор, особо не напрягаясь, принес России семь дипломатических нот.

Поскольку исполнители преступлений были малолетними, то по закону уголовной ответственности не подлежали, и ничего сделать с ними было невозможно. Тогда мэр Москвы Юрий Лужков и глава областной администрации Анатолий Тяжлов издали совместное постановление о разгроме незаконного поселения в Ногинском районе и выселении оккупантов за пределы региона, лучше в их родные края.

Было где-то четыре часа утра, когда в актовом зале на Петровке, 38, планировалась атака на вражеские укрепления. Михаил Денисов, начальник «цыганского» отделения МУРа, к задаче подошел с размахом и скрупулезностью. На стене висели исполненные в лучших традициях военной топографии карты с изображениями лагеря противника, расстановки наших сил и средств, направлений основных ударов. Миша самозабвенно разъясняет порядок действий: откуда заходит штурмовая группа, где резерв, приданные силы, по какому сигналу выдвигаемся.

Ну, а потом апофеоз – выдвижение на цель и атака подлого врага.

Громим мы цыганский лагерь рано утром, пока его обитатели еще не сорвались на работу в Москву. Мы вылезаем из оперативных машин на стылое подмосковное шоссе. Рядом останавливается автобус с ОМОНом. Холодрыга собачья, в легкой куртке меня пробирает мелкий озноб, карман оттягивает баллончик со слезоточивым газом, из которого надлежит обильно опылять зловредных правонарушителей.

– Начинаем движение, – приказывает старший группы.

Мы растягиваемся в цепочку. Утренний туман, хруст веток, густая лесополоса. Массивные фигуры омоновцев в серой форме, с автоматами сильно напоминают егерей вермахта, вышедших на охоту за партизанами.

Впереди маячит просвет. По рации проходит сигнал:

– Захват!

Мы припускаем вперед бегом и выскакиваем на просеку.

Картинка предстает перед нами архаично-идиллическая, из времен раннего Средневековья. На просеке расставлены палатки, шалаши, ветхие временные строения. В лужах возятся босые пацаны – это в такой-то холод. Морозоустойчивые, гаденыши, прямо как белые медведи. Босые цыганки варят на костре еду в чугунных котелках, другие прихорашиваются, готовясь к отъезду на работу. Мужчины-цыгане, как всегда, что-то жрут или кем-то понукают. Размеренная жизнь табора. И тут картина маслом: «Явление милиции цыганскому народу». Вы нас не ждали, ну а мы уже пришли.

Со всех сторон на табор накатывают бравые сотрудники ГУВД Москвы. И начинается знатная баталия.

Дальше все помню обрывками. Стук резинового «демократизатора» – это цыгану, решившему изобразить что-то крутое и непокорное, прилетает от омоновца, да так, что злодей валится на землю и особых признаков жизни не подает. Мерный стук дубинок – это омоновцы загоняют цыганских теток и детей в круг. С кряканьем удары омоновскими башмаками по ребрам – это цыган-мужчин раскладывают на влажной утренней почве. Звук защелкивающихся наручников.

Визг стоит такой, что уши глохнут – это орут цыганки. Их фирменный стиль – при задержаниях или разборках они моментально переходят на оглушительный вопль, оказывающий на неподготовленных людей парализующее действие. А могут и грудным ребенком в милиционера кинуть – такое тоже бывало. Но ОМОН к этим выкрутасам привычный. Бах, хрясь по ребрам, по ногам «демократизатором»: «В круг, сестрички, в круг, стоять и не вякать!»

Ругань, проклятия рушатся на наши головы Ниагарским водопадом. А мат стоит такой витиеватый, которого я раньше и не слышал.

– Чтоб тебе конь в глотку насрал! – это самое безобидное.

Ветер сегодня почти ураганный. Оперативники из наркоотдела вспарывают подушки, в которых цыгане любят прятать наркотики. Воздушный порыв поднимает пух, и кажется, что весной на землю обрушился густой новогодний снегопад. И в этом пуху задорно прыгает и катается, повизгивая от удовольствия, крупная, как теленок, немецкая овчарка, натасканная на поиск наркотиков.

Оперативник отводит в сторону пацана лет десяти – белобрысого, с голубыми глазами, странно выглядевшего на фоне своих черноволосых смугленьких собратьев.

– Ты кто? – с подозрением спрашивает опер.