— А ты нашел колдуна, — отвечаю я, глядя прямо в его безумные синие глаза. Глаза нашего отца.

— Было бы желание и немного денег, — не без хвастовства отвечает он. — Раздобыл в Теплых землях. Настоящий кудесник.

— Ты всегда умел добиваться своего.

— А ты никогда не умела останавливаться, — возвращает он.

Зачем все это? Для чего бессмысленный разговор, если каждый знает, каков исход у этой встречи?

— Что ты сделал с Артуром? — спрашиваю я. Мозг лихорадочно ищет выход, но наталкивается лишь на обреченность. Здесь нет ни единой живой души на тысячу верст вокруг. А даже если бы и были — нужно настоящее чудо, чтобы остановить Логвара, когда он что-то задумал. Кому как ни мне это знать. — Ты убил его?

— Что? Убил? — Брат буквально взрывается от хохота. — Он приполз ко мне на коленях, твой сладкий благородный мальчишка, и умолял простить его упрямство и взять под свое крыло. Думаешь твой мертвый любовник единственный, кто обладает властью влиять на людей?

— Думаю, ты врешь, — шиплю я. — И еще, что ты подонок и урод, и я с радостью посмотрю, как Раслер вскроет твое брюхо и подвесит на еще теплых кишках.

Это сильнее меня. Ненависть обжигает так сильно, что ее подобно кипятку невозможно удержать во рту. И я говорю, хоть знаю, что расплата за эту безумную смелость будет слишком высока.

Логвар смотрит на меня так, будто я превращаюсь в ядовитую змею. Удивляется — и восхищается. Никогда раньше не видела его таким. И мне страшно от того что этот новый Логвар совершенно непредсказуем.

— Повтори это еще раз, любимая сестричка, — почти ласково требует он и наклоняется к самым моим губам.

Я с наслаждением плюю ему в лицо. Не раздумывая и не анализируя последствия, просто делаю то, что надо было делать всякий раз, как он прикасался ко мне. Сейчас от этих воспоминаний зудит кожа, кажется, что даже мягкая нижняя сорочка трет, словно грубая мешковина.

Мучитель заносит руку и наотмашь бьет меня по лицу, продолжая удерживать за волосы. Лишь поэтому я не падаю, хоть удар большое похож на столкновение с каменной стеной. Выждав пару мгновений, бьет снова, на этот раз по другой щеке. Опять и опять «учит» меня смирению крепкими, вышибающими дух оплеухами. И останавливается, с нескрываемым наслаждением рассматривая мое лицо.

— Ты такая красивая сейчас, — шепчет больной ублюдок и ладонью поглаживает мои пылающие щеки. — Такая послушная, такая покорная. Я могу часами любоваться тобой, любимая сестренка. Жаль, что у нас совсем нет на это времени.

Пока я пытаюсь задержаться в реальности, отчаянно хватаясь взглядом за деревья и безлунное небо, Логвар утирается и как животное нюхает растертый по ладони плевок.

— Знаешь, Мьёль, я был так рад, что ты не последовала за нашим отцом. Почти поверил, что могу рассчитывать на помощь своей убогой сестры. Был уверен, что наконец ты исполнишь свое предназначение.

— Больной ублюдок, — хриплю я в ответ. — Я бы никогда…

— Тссс, моя хорошая, — он прикладывает палец к мои губам и послабляет хватку в волосах.

Я падаю в снег, окунаюсь в благословенную прохладу. Возможно, Логвар сжалится и оставит меня умирать? Смешно, ведь кому как ни мне знать, что это существо не способно на жалость и сострадание. Он даже птиц подстреливал так, чтобы гончие приносили их еще живыми, а потом мог долго упиваться их предсмертной агонией. Это продолжалось часами.

Логвар опускается на колени в снег, приподнимает меня и снова улыбается.

— Артур теперь мой союзник, Мьёль, — с садистской откровенностью шепчет он. — Он взял в жены мою старшую дочь, и я лично проследил за тем, чтобы их союз был скреплен на брачном ложе. Знаешь, кажется, ему это даже понравилось. Не заметил, чтобы он морщился.

Артур женился на Сигги? Ей же всего одиннадцать.

— Тогда вы друг друга стоите, — отвечаю я. Просто удивительно, как инстинкт самосохранения до сих пор не стер рот с моего лица, не лишил возможности говорить. Или мне просто хочется подвести Логвара к той черте, переступив которую он перестанет сдерживаться и просто убьет меня?

Но, Северный ветер, мне так хочется жить. Даже сильнее чем в то утро, когда отец добровольно отдал свою жизнь ледяным объятиям Грида. Ведь где-то там, позади, остался мой дом и мужчина, который позволял мне быть собой. Который был жесток со всем миром, но нежен и ласков со своей нелюбимой женой. И то, что происходит сейчас — божий промысел. Они наказывают меня за слепоту и гордыню, за то, что позволила предрассудкам ослепить себя ненавистью.

Смех. Я скорее чувствую его, чем слышу. Он медленно растекается по моим легким, мягкой лавиной сминает скулеж боли. И то, как Логвар меняется в лице, красноречиво свидетельствует о моей победе. Даже если он предаст меня самой мучительной из возможных пыток — он все равно уже потерпел поражение. Наш отец любил говорить, что нельзя выиграть у противника, который готов умереть в любую минуту. Потому что, лишь примирившись с гибелью, мы превращаемся в настоящих смельчаков.

— Прекрати это немедленно, — рычит Логвар, хватая меня за плечи. Трясет, словно набитую пухом подушку, но лишь подстегивает смех. Теперь я хохочу так громко, что даже луна выглядывает из-за снежных облаков, чтобы поглазеть на это зрелище. — Заткнись!

Логвар сжимает кулак, заносит его для последнего проявления «братской любви».

«Ну же, — мысленно умоляю я, — ударь меня снова, избавь от мучений».

Я закрываю глаза, представляю себя бесплотным призраком, которого не удержать плотью и костями, который волен не идти — но плыть по воздуху, парить над заснеженными кедрами и соснами.

И я знаю, куда пойду.

Мне ни за что не вспомнить момент удара, но я точно знаю, что он был. Логвар протаранил мой висок, взбудоражил последние беспомощные попытки цепляться за жизнь. Словно сквозь сон чувствую, как каждая мышца в теле наполняется легкостью, как неведомая сила поднимает меня на ноги, вырывает дух из бездыханного тела. И я вижу, как Логвар меняется в лице, когда понимает, что меня больше нет.

— Мьёль… — хрипит он, сжимая мое лицо в ладонях. — Мьёль, пожалуйста. Очнись. Мьёль, Мьёль… МЬЁЛЬ!

Его крик полон боли и отчаяния, руки беспорядочно шарят по мертвому телу, ломают кости в бесплотных попытках оживить сестру. Запах и вкус боли, что разрушает его уродливую душу, сладок и приятен. Слаще заморских фруктов в терпком меду. Это приятно и необычно одновременно. Логвар — и вдруг рыдает над телом ненавистной сестры? Разве не эта беспощадная тварь каждый день своей жизни доказывала, что мое единственное предназначение — долгая и мучительная смерть в угоду ее извращенным фантазиям?

Логвар поднимает тело на руки, пытается встать, но падает, словно ноша непосильно тяжела. Еще одна попытка — и снова падение, но на этот раз его рот изрыгает проклятия на головы провидения и судьбы. Боги, он в самом деле думает, что в моей смерти повинны не его собственные руки?

— Я не отдам тебя ему, — шепчет Логвар. Он все-таки встает, но едва переставляет ноги. Осматривается, как будто не понимает, где оказался. — Ты — моя. Только моя. Боги послали тебя мне в дар, и даже мертвая ты будешь лишь моей. Навсегда. Наш союз скреплен кровью и узами, которые даже богам не разорвать.

В этом голосе так много страдания, что его можно черпать ложками, резать, словно джем и смаковать. Я иду точно по следам брата, хоть теперь в этом нет необходимости — мой дух бесплотен, ни единое действо не может выдать мое присутствие, даже если я буду орать ему в ухо всякие гнусности.

Он, придерживая мое мертвое тело одной рукой, взбирается на спину лошади, прижимает к себе, словно ребенка. Пускает коня быстрой рысью, и я лечу за ним. Что он собирается делать с моим телом? Как еще надругается?

Дорога долгая и путаная, и я почти не различаю пути. Отчаяние примерзает к лицу Логвара, срастается с ним, словно смертельная порча. Его глаза становятся белесыми, рука, что обнимает мое мертвое тело, постоянно дрожит, но не от холода.