В июле 1852 года скорый поезд из Касселя прибыл на станцию Гунтерсгаузен и нашел здесь такое огромное количество пассажиров, желавших куда-то ехать, что даже кондуктора растерялись и не знали, куда девать их. Нисколько дней стояла дурная погода, мешавшая предпринимать поездки, и потому в первый же теплый солнечный день все поезда оказались переполненными.

Как бы то ни было – в тесноте, да не в обиде – пассажиры были кое-как размещены и распиханы по вагонам. К великому огорчению дам с бесчисленными картонками и дорожными мешками – в вагоны не только третьего, но даже и второго и первого классов было втиснуто всё, что могло в них поместиться.

Благодаря подобным же историям, происходившим на предшествовавших станциях, скорый поезд опоздал на полчаса. Всё было готово к его дальнейшему отходу, как к станции подкатил легкий экипаж. Из него вышел господин с кожаным саквояжем в руке и стал приближаться к поезду.

– Опоздали!.. – крикнул ему обер-кондуктор и дал пронзительный длинный свисток. – Ни в одном вагоне нет ни одного места!..

Прибывший господин, очевидно, уже не новичок в путешествиях, окинул быстрым и внимательным взглядом длинный ряд вагонов, обревизовал все окна и заметил, что дверь багажного вагона была ещё полуоткрыта.

– В таком случае до ближайшей станции я займу квартиру между сундуками, – усмехнулся он и, не ожидая согласия кондуктора, вскочил на подножку и затем вошел в багажный вагон со словами: – При таком наплыве публики каждый о себе заботится сам.

– Нельзя, запрещено, – сказал ему багажный кондуктор.

Но пассажир знал, на каком языке нужно было говорить здесь, тотчас же сунул в руку кондуктора монету и прибавил:

– У меня с собою очень недурные сигары, и так как я еду не далеко, то вы мне разрешите побыть с вами в компании какую-нибудь четверть часа.

– У вас, стало быть, уже есть билет? – спросил кондуктор, ощущая в руке довольно крупную серебряную монету.

– Нет еще: я – прямо из экипажа в вагон. Билет я куплю на ближайшей следующей станции.

– Садитесь в таком случае на сундук, – предложил багажный кондуктор.

Пассажир между тем вынул пачку с сигарами и протянул ее своему спутнику.

– Покорнейше благодарю.

Знакомство было завязано, поезд тронулся, и пассажир, в ожидании лучшего места, устроился недурно.

Сигара творит чудеса и те лица, которые не делают из неё надлежащего употребления, всегда остаются в проигрыше.

С помощью сигары можно быстро и завязать разговор, попросив у спутника огня. Если он расположен к разговору, то протянет вам свою сигару, чтобы вы могли закурить; если же нет, то он протянет спички. Вы закуриваете, бросаете спичку и говорите, что вы очень одолжены.

Предлагая сигару, я сразу завоевываю сердца людей. Человек же некурящий должен истратить за это завоевание не менее пяти или десяти грошей.

Заговорил и багажный кондуктор – сигара оказалась очень недурною – и заговорил о том, что было ему ближе всего, т. е. о вечной возне с багажом. Такая возня, что и жизни не рад. Публика теперь всё едет на воды. И он по три раза в неделю ездит на воды, но никогда не был на них и рад, если ему удастся утром помыться как следует; а уж о настоящей бане и говорить нечего В своём багажном вагоне он – всё равно, что улитка в своей раковине. Разница только в том, что улитке не приходится беспрестанно нагружать и выгружать сундуки и дамские картонки.

– К этому, изволите ли видеть, так привыкаешь, – добавил он, – что когда ночуешь не на вокзале, а дома, на своей собственной кровати, то даже во сне – чуть заслышишь свисток проклятого локомотива – начинаешь швыряться по комнате подушками и одеялом: спросонья кажется, будто подошли к станции и надо выгружать. Одно слово – собачья жизнь.

Снова раздался свисток паровоза. Маленькая станция. Исчезли три сундука и на их место явились один новый сундук, два чемодана и ящик. Но пассажиру приходилось сидеть без билета, потому что остановка была чересчур коротка.

– Я удивляюсь, – заговорил пассажир, – как это вы можете упомнить, что нужно выгрузить, а что оставить в вагоне. Разве не бывает ошибок?

– Случаются, но редко, – ответил багажный, зажигая потухшую сигару, – всё дело в привычке. Впрочем, сегодня в суматохе я чуть было не выбросил в Гунтерсгаузене того сундука, на котором вы теперь сидите. По счастью, его хозяин заметил во время и чуть было не выкинул целой истории! Однако, слава Богу, все обошлось благополучно, и сундук втащили обратно. Если багажный как-нибудь нечаянно недосмотрит, то телеграф всё поправит.

Пассажир во время этого рассказа невольно обратил внимание на сундук, на котором сидел, поднялся и прочел на его крышке маленькую медную дощечку. На ней было написано только два слова: «Граф Корников».

– Каков из себя господин, которому принадлежит этот сундук? – спросил он.

– Маленький, тщедушный человечек с черными усами и в голубых очках.

– А куда идет сундук?

– Во Франкфурт. А я то в суматохе подумал, что – в Кассель. Подумал потому, что вчера возил его багажом в Кассель.

Снова свисток локомотива. Пока багажный кондуктор занимался своей выгрузкой и нагрузкой, пассажир внимательно осмотрел медную дощечку, но не сказал ни слова. Поезд подошел к станции Трейза, и здесь он должен был выйти, чтобы приобрести билет. Здесь сошло много пассажиров и мест освободилось достаточно.

– Куда едете?

– Во Франкфурт.

– Пожалуйте в передний вагон.

Пассажир прошел вдоль вагонов и заглянул в несколько купе. В одном из них сидели господин и дама. Господин был в синих очках. Пассажир вошел к ним в купе, поклонился и уселся в углу.

Господину в синих очках это, по-видимому, не понравилось. Он стал смотреть в окно с таким видом, как будто хотел позвать кондуктора и затем бросил пытливый взгляд на нового пассажира. Но тот, не обратив внимания, положил свои вещи на сетку и сел поудобнее.

– Ваш билет…

– Извольте.

– Но у вас – билет первого класса.

– В первом классе едут несколько дам и курить нельзя. А так как я увидел, что здесь господин курит, то и занял место здесь. Надеюсь, дама, сидящая здесь, разрешит мне закурить сигару.

Последние слова, наполовину обращенные к даме, не произвели никакого впечатления и не вызвали перемены на её лице. Она, видимо, не понимала языка.

Кондуктор пробил билет, и пассажиры остались одни. Тогда незнакомец прибег к своему приему: вынул из кармана пачку с сигарами, достал одну и обратился с речью к господину:

– Мне показалось, что дама не поняла моего вопроса. Разрешает ли она закурить в её присутствии?

– Вы говорите по английски? – ответил господин вопросом на английском языке. – Я не понимаю по-немецки.

– К сожалению, не говорю, – ответил незнакомец по немецки и пожал плечами. Разговор при таких условиях завязаться не мог, но жест был так ясен, что господин в синих очках протянул своему спутнику, появление которого сначала вызвало неудовольствие, свою горящую сигару. Тот взял ее, закурил и возвратил с благодарностью.

Дама сидела вполуоборот и смотрела в окно. Незнакомец невольно бросил на нее взгляд и должен был сознаться, что во всю свою жизнь он очень редко встречал такое красивое личико, такие правильные черты и такой неподдельный цвет кожи. Как она – эта девушка или дама должна быть хороша, когда она улыбнется; теперь же на лице её были написаны твердость и гордость и, может быть, досада на то, что в купе вторгся посторонний. Её сжатыя губки выражали недовольство и какую-то жесткость, – что к ней очень не шло.

Господин в синих очках и дама перекинулись коротким разговором, на который пассажир, казалось, не обратил никакого внимания. Он вынул из кармана путеводитель и стал перелистывать его. Дама, не отрывая своего взгляда от расстилавшегося перед нею ландшафта, спросила по-английски: