Шах, будто застыл в задумчивости. Он вспоминал сон и переживал заново тот ужас, который объял его при виде кошмарной огромной и беспрестанно расползающейся виноградной лозы. Она была настолько реальна и так быстро заполняла собой пространство, что пугала до жути. От неё невозможно было укрыться или её остановить, обрубив ветви. Тут же вырастали побеги из соседних веток, и ещё быстрее наползали и укоренялись.

Иштувегу вздохнул, словно хотел избавиться от груза, который внезапно навалился и сдавливал его грудь, мешая дышать. Что же выходит, главный враг Манды не соседние крепкие государства, а подвластный и незначительный Анчан?! Пусть даже не сейчас, а, когда возмужает малыш Манданы. Ещё, наверняка, два десятка лет угрозы может не быть. Но потом, когда годы Иштувегу пойдут на склон, подступит старость, все его старания по усилению мощи Манды окажутся тщетны из-за мальчишки, сына данника!

Иштувегу встал, прошёл по комнате. Лицо суровое. Взгляд скользит по предметам, по лавкам, столу и стене, переметнулся в окно. Упёрся в кучевое облако, опустился на башню крепостной стены, где дежурил воин с пикой и луком за плечами. Вдали за стеной крепости пестрели наделы возделанной земли, по дорожкам тянулись люди и ослы, словно муравьи. В предгорье зеленел лес, на горизонте синели горы. Представил землю, подвластную ему: города и селения, предгорья и долины. Нет, не допустит, чтобы мальчишка, сын данника всё это отобрал! Не бывать тому! С каким трудом его предки добывали власть, возвышали собственный народ. И ныне никто не решается напасть на Манду… Как может столь малое и слабое государство победить нас? Немыслимо! Если только по воле дэвов случится невероятное…

Сын Манданы… в нём несомненно кровь нашего рода и несмотря на это нельзя допустить, чтобы он встал во главе Манды. Что значит передать власть родному внуку? Главное, что он сын парса, вырастет в окружении парсов, значит, в Манде будут верховодить парсы, недавние данники. О, хорошо известно, что случается с бывшими господами! Самые родовитые и потомственные арийцы лишатся жизни. Держава Манды перестанет существовать! А отец мне завещал хранить то, что добыто в многолетней борьбе, не допустить, чтобы вновь стали данниками.

Иштувегу знал, что никому из окружения нельзя показывать свои сомнения и уж, тем более, свою слабость. Все должны видеть: правители соседних стран, свои родичи и сановники, что он сильный владыка. И все его действия направлены на благо страны. Он знал, что некоторые ропщут, мол, давно не ходили в походы, не помешало бы урвать добычи из городов за горами и присоединить пастбища в долинах. Знал, что подобные недовольства знати вызваны их жадностью, им уже мало того, что вывезли из Ассирии. Знал, что отсутствие походов благоприятно сказывается на народе, мирная жизнь способствует приросту населения и увеличению количества скота, есть кому обрабатывать поля и, отдавая дань, им самим остаётся. А, что у голодных возьмёшь, поэтому Иштувегу хотел, чтобы народ Манды был сыт, одет и обут. И в случае надобности они охотно пойдут на битву за правителя, потому что знают, чтό потеряют вместе с его утратой.

Ну, а заразу, мешающую жить, надо уничтожать, особенно, если известен её источник.

Ариеннис потеряла покой. Она знала содержание второго пророческого сна. Знала, что супруг напуган, но в то же время твёрд в своём решении. Мольбы бесполезны. Наоборот, меры могут быть приняты более суровые. Щедрость и ласка Ариеннис к сочувствующим доносчикам возросла. Они боялись перемен и боялись гнева шаха, но продолжали сочувствовать и помогать сведениями Ариеннис, в основном за вознаграждение. Старались далеко не все от чистого сочувствия, им хотелось выжить самим в той династической встряске, которая могла произойти, и выжить, желательно с пользой для себя.

Ариеннис стала ещё более предупредительна с мужем, растворялась в его заботах, старалась, как могла, чтобы никто и ничто не раздражали шаха. Но думы о грозящих опасностях не только настоящего, но и будущего портили характер правителя.

Ариеннис металась между супругом и дочерью. Мандана, покорная воле отца по его велению вернулась в отчий дворец. Иштувегу объяснил, что заботиться о здоровье дочери и ребёнка, который пока ещё в её чреве. Надеется, что среди родных стен, под присмотром любящей родни роды пройдут благоприятно. Мандана верила, потому что отец говорил правильные слова и в них звучала забота, но что-то настораживало. Мать, как всегда заботлива, но иногда в её глазах мелькал страх, а лицо выражало настороженность. «Неужели так страшно рожать? Да, бывают случаи печальные… Отец угрюмый и озабоченный. Да, конечно, ему нужен наследник. Или причина в чём другом? Возможно, кто-нибудь хочет пойти войной?»

Как ни скрывала Ариеннис от дочери о странном втором сне, всё же Мандане стало известно и проболталась сестра. Аметида рассказала в порыве откровенности. Само собой, что беззаботность покинула Мандану и более не вернулась. Молодая женщина стала внимательно вслушиваться и вглядываться, чтобы заметить малейший намёк на опасность себе и своему ребёнку. Потом поразмыслив, что она всё равно не сможет тягаться с отцом, не сможет даже убежать, потому что её возвращение к мужу могло бы спровоцировать военный конфликт, она не хотела быть причиной гибели людей, не причинивших ей ничего плохого. Да и выживет ли младенец в такой сумятице и не могла поручиться, что её не выдадут отцу, чтобы избавиться от жестокого мщения за укрывательство. Ведь её отец господин и над парсами. Мандана не стала советоваться с матерью, ибо их тайные переговоры мог кто-нибудь заметить и услышать, затем и передать шаху. После долгих раздумий Мандана вручила себя божественным силам. Она молилась усердно и просила больше за ребёнка, который вскоре должен родиться. Хоть она и дочь шаха, но как и все поданные подвластна и отцу, и повелителю. И только бог над всеми, в том числе и над теми, кто владеет землями и народами. И, если боги решат, что ребёнку суждено жить, то он будет жить, несмотря на все старания тех, кто уверен в обратном. Мандана смирилась и успокоилась.

Камбуджия волновался за любимую жену, но перечить тестю и владыке не имело смысла. Камбуджия смирился, но не находил покоя, ему приходилось терпеть и ждать.

По покоям и коридорам пронеслась весть: «Мандана разрешилась от бремени! У Камбуджии родился сын! У правителя Манды родился внук!» Гонец помчался в Анчан, сообщить новость шаху парсов.

Иштувегу смотрит на сморщенное личико, жалкое тельце новорожденного, который лежит возле Манданы, зажав в крохотный кулачок край покрывала, и безмятежно спит. Утомлённая болями дочь задремала. Сейчас сонное её лицо выражает умиротворение. Правая рука обнимает малютку.

Ариеннис сидит у ложа дочери ни жива, ни мертва, переводит взгляд с внука на супруга, от него на Мандану. Ариеннис не может спасти малыша и едва сдерживает рыдания. По осанке и выражению лица мужа она поняла, что решение принято, и оно непреклонно. Горя не миновать. Когда и как?..

Иштувегу смотрит на внука. Невозможно представить, чтобы это хилое и беспомощное создание явилось спустя годы угрозой для его державы… «Неужель и я был такой?..»

Иштувегу резко повернулся и пошёл прочь из комнаты. В коридоре ждали родичи и слуги, он распорядился, чтобы к нему пришёл Гарпаг, сановник и военачальник, которому шах доверял больше всех.

Взгляд Иштувегу из окна упёрся в дорогу. Она выкатывалась из дворца, вела к воротам в крепостных стенах, а дальше от неё разбегались городские улочки. Дорога переходила в мост надо рвом, потом уже невидимой из окна, терялась среди кустарника… Туда, в лес отправился Гарпаг.

* * *

Сквозь толстые стены почти не проникали вопли, что оглашали женскую часть дворца. Ночью умер малыш, он посинел и стал так страшен, поэтому шах запретил показывать тельце несчастного неутешной Мандане.