С тех пор мы с бабушкой стали видеться чаще. Я даже крышу ей залатал, и был очень рад этому. Словно маленькая победа — хоть с чем-то могу справиться, хоть кому-то могу помочь.
Странная получилась дружба, но вскоре я понял, что нас многое объединяет. Казалось бы, такие разные судьбы: она — дряхлая старушка, живущая в своем не менее дряхлом квартальчике, из которого сбежали все; я — молодой опальный политик, не справляющийся с возложенной на него ответственностью. Но нас объединяли чувства, зачастую не зависящие от возраста, образа жизни и статуса. Мы были одиноки, покинуты, брошены.
От старушки уехали родные и соседи, не пожелав жить в древнем доме, и лишь она одна осталась верна своему жилищу. Я лишился матери и друзей; меня насильно впихнули в общество расчетливых и равнодушных людей, видящих меня только как политическую фигуру. Очень слабую, несмотря на моё положение.
И это одиночество нас сближало, заставляя делиться самым сокровенным. За это я полюбил этот крохотный кусочек Зары еще сильней.
Вот и сегодня я снова пришел сюда. Улыбнулся ветвистым кленам, встретившим меня тихим шелестом еще не успевшей опасть листвы, машинально провел рукой по шершавой скамейке и принялся ждать.
В этот раз я пришел сюда не для того, чтоб насладиться целительным одиночеством. У меня была важная встреча. Важная и секретная, потому что была она, мягко говоря, незаконной.
Я рассмеялся, представив лица своих подчиненных, узнай они, какую аферу я затеял. Но они виноваты сами: загнали меня в тупик. Хотя, их можно понять — на них тоже давили.
Какой это все-таки сложный, жестокий, эгоистичный мир — политика. Каждый блюдет свои интересы, а на то, что будет с другими, ему наплевать. Что ж, если они лгут мне, почему бы и мне не солгать им, почему не привлечь на свою сторону внешние силы?
Так я оправдывался перед собой за опрометчивое решение, принятое накануне ночью. Но в глубине души все равно противным и въедливым червяком жило подозрение, что я поступил как-то неправильно, как-то… по-детски. Но если размышлять здраво — это решение было самым разумным. Просить помощи лучше, чем действовать интуитивно и в результате запутаться еще больше.
Внезапно подул резкий, по-осеннему холодный ветер. Я поежился, зябко кутаясь в плащ.
Ну и где же он? Я оглядывался по сторонам, но пока моему взору открывался лишь до боли привычный пейзаж старого города.
В душу уже закралось подозрение: а придет ли он вообще? Порядочным человеком его не назвать, хоть в свете последних событий он и вызывал у меня больше симпатии, чем коллеги. Он вполне мог бросить слова на ветер — с него станется.
Я сел под старым раскидистым кленом, предпочтя пестрый ковер из осенних листьев облезлой и хлипкой лавочке. Было холодно. Темнеющее небо заволокли тучи, накрапывал скучный дождик — обязательный атрибут межсезонья.
Я то и дело поглядывал на часы и дышал на руки, чтобы немного согреться. Пожалуй, это был первый по-настоящему холодный день осени…
Время тянулось медленно, словно бы издеваясь. Мне казалось, что прошло уже минут десять, ан нет, минутная стрелка соблаговолила подвинуться лишь на пару делений.
Глубокий вздох и снова взгляд в никуда. Как долго его еще ждать? И есть ли в моем ожидании смысл?
Вот уже совсем стемнело, и старый квартал погрузился во мрак. В окошке на втором этаже зажегся свет: бабушка, единственная жительница этих трущоб, вернулась из магазина. Она выходила на балкон, звала меня выпить чаю, но я отказался: назначенная встреча была слишком важной.
Минут сорок я глядел на светящееся окошко, а потом и оно погасло — хозяйка квартиры легла спать, утомленная долгой ходьбой.
Стало совсем темно. Температура упала: изо рта у меня вырывался белесый пар. Поначалу я нарочно выдыхал ртом и глядел на белое облачко, растворяющееся во тьме, но вскоре эта детская забава мне надоела.
Половина двенадцатого. А этот, с позволения сказать, человек обещался быть на закате. Наверное, он все-таки забыл.
— Ну и черт с ним, если так! — вслух проворчал я, поднимаясь на ноги с заледеневшей земли и собираясь уходить. — И без него справлюсь!
— Да неужели? — ответил мне ехидный голос из пустоты. — Может, в таком случае мне уйти?
Я вздрогнул, но быстро взял себя в руки: когда подолгу работаешь с такими людьми, как Рэй и Ника, невольно привыкаешь к подобным штучкам.
— И давно ты здесь? — спросил я у молодого с виду парня, секундой ранее появившегося передо мной.
— Как договаривались, на закате прибыл.
— То есть все это время ты сидел здесь и даже не удосужился снять иллюзию и заявить о своем присутствии?
Мне захотелось ударить Рэя чем-нибудь тяжелым, но я сдержался. Ни к чему было проявлять эмоции, да и под рукой не нашлось ничего подходящего. А еще он мог дать отпор, хотя едва ли стал бы: он никогда не принимал мои нападки всерьез.
Его губы расплылись в широкой, почти что хамской улыбке.
— Ну, про иллюзии и заявление о присутствии речи в нашем договоре не шло, разве не так?
— Но это подразумевалось!
Я с трудом сохранял спокойствие: выходит, Рэй все эти часы попросту надо мной глумился. Убить за такое мало… Но если я его убью — кто тогда мне поможет? Да, тут скрывать нечего: Ученый был моим единственным шансом выпутаться.
— В политике и переговорах ничего и никогда не подразумевается, — нравоучительно заметил Рэй, для пущего эффекта подняв указательный палец. — Поэтому ты никогда не должен оставлять своему оппоненту лазеек. А то видишь, как иногда получается. Я смешал тебя с грязью, — ну хоть бы нотка стыда проскользнула, — и при этом, заметь, не нарушил ни единого правила нашего договора, — Ученый торжествующе рассмеялся. — Это станет тебе хорошим уроком. Учись прорабатывать детали и не упускать из виду ничего. Иначе противники непременно воспользуются твоим легкомыслием.
— И ты туда же! Я думал, хоть ты окажешься человечнее. Так нет же. Ну ладно, в будущих наших встречах обязательно буду учитывать, что ты — законченный свинтус. Вот скажи честно, зачем ты так издевался?
— Во-первых, хотел показать тебе, как политики пользуются такими лазейками, чтобы впредь ты был бдительней. Во-вторых, было интересно узнать, как быстро угаснет твоя вера в меня.
— И как тебе результат?
Я спросил это нарочито холодно. Разговаривать с Рэем было неловко. Дело в том, что во время прошлого разговора с ним я был несколько не в себе.
Вчера вечером состоялось очередное собрание, на котором меня обливали грязью и грозно требовали, чтобы я немедленно разобрался в ситуации. А как в ней разбираться, я не знал.
Это был не первый подобный случай, но впервые неприязнь ко мне была настолько прозрачной. Раньше они еще сдерживались, а на этом собрании словно с цепи сорвались. Не иначе, как и на них надавили, и волна негодования пошла по цепочке, становясь все безжалостней и сильней. А я как всегда крайний, и потому, дойдя до меня, волна достигла своего апогея. Я еле продержался до конца заседания.
Когда оно было окончено, я первым вышел из кабинета и кинулся к себе. Упал на кровать, расплакался: сдерживать слезы не было сил. Разбил о стену пару стеклянных безделок, швырнул на пол подушку, простынь и одеяло. Распахнул окно настежь, впуская прохладный ветер, приносящий запахи осени и дождя.
Я не мог больше этого выносить, просто не мог… Всем было плевать на то, что проблема мне не по зубам. Они хотели, чтобы я её решил, и не желали ничего слушать. Так жестоко и так глупо! Все равно, что заставлять первоклассника решать интегральные уравнения, а затем бить его головой о стену за то, что у него не получается. Зачем это делать? А затем, чтобы не решать уравнение самим, переведя стрелки на еще более неопытного и слабого.
Я не знал, что делать, и понял, что угодил в очередную западню, подготовленную для меня жизнью.
«Отдавать власть другим нельзя, об этом Ника в самом начале предупредила — неизвестно еще, что у них на уме. А сам я не справляюсь. И если не найду выход, власть так или иначе отберут, и даже пересмешник не поможет…» — Осознание этого медленно убивало.
